Книга Потешная ракета - Елена Колядина

– Сколько же медных денег нужно переплавить для такого количества купрума? – пробормотала Феодосия.

Но забыла об меди, когда раскрылись кованые ворота и из них выехала карета с колесами…

– Не может сего быть! – промолвила Феодосия. – Ступицы из серебра? Из чистого аргентума?

Могло, могло сие быть. Феодосия не ошиблась. Ей-же-ей, колеса были обиты серебром.

Когда Соколов только завел эдакую повозку, подлые завистники понаушничали об том царю, тишайшему и скромнейшему Алексею Михайловичу. Государь пришел в гнев и, едва сдерживая себя в порыве торжества справедливости, на заседании думы вопросил кравчего:

– Уж даже вороны московские каркают, что колеса у твоего возка серебряные, а кони подкованы золотыми подковами, коих и у царя нет. – И Алексей Михайлович поднял сафьяновый сапог и театрально осмотрел его копытце.

Бояре, стоявшие вдоль стен палаты, дружно засмеялись глуме.

– Не перегибаешь ли палку в роскошестве, Андрей Митрофанович?

Думцы затихли в радостном предвкушении расправы над вором Андрюшкой. Не тут-то было!

– Мне самому, светозарный государь наш Алексей Михайлович, противны сии серебряные излишества, – смиренно признался Соколов. – Но предстоит посольская поездка в Венецию за винами для народных гуляний москвичей. Пришлось украсить карету на последние деньги, дабы показать гнилым венецианским католикам, как живут подданные отца нашего, православного русского государя! Я до роскошеств небольшой охотник, могу и в валенках ходить. Но не имею права давать повода к подозрениям венецианских князишек, что на Руси народ беден. А тем воронам, которые накаркали на слугу твоего наветы, посоветовал бы меньше сорить деньгами на кутежи да полюбовниц. Тогда и денег будет вдостать, потому что при том корме, какой назначает нам отец наш Алексей Михайлович, стыдно являться в Кремль в зловонных от старости кафтанах. Али мало вам того, что назначено государем?! Мне лично на все хватает – грех плакаться. Тем более что дурными роскошествами не страдаю, по характеру постник и затворник. Посему с одного государственного корма прилично одеваюсь и содержу сбрую. Меня гниль чужеземная фряжская не упрекнет, что темен, как лещинный медведь. Слава Богу, под правлением Алексея Михайловича есть возможность и в России жить сообразно достижениям нашей эпохи!

И Соколов нижайше поклонился государю.

– В самом деле, не в лаптях же ехать в Венецию думному боярину государства российского? – вопросил Алексей Михайлович. – Бо он представитель всего нашего живота. Андрей Митрофанович, потом напомни в посольском приказе, чтоб перед поездкой в Венецию выдали тебе крест с рубином «Грааль» и кинжал «Мустафа». Да серебряной утвари возьми в качестве подарочных поминков дрищавым республиканцам. Благословляю на вояж!

Соколов стремительно подлетел к трону и поцеловал все, что успел, – перстень Алексея Михайловича, рукав его кафтана, подручень кресла.

– Выкрутился… – зашептались в толпе, исподлобья глядя на Соколова. – Ах, бес! Ровно налим склизский вывернулся.

С той поры Соколов совсем совесть потерял. Бороду урезал до неприличия, оставив самую малость. Кафтан носил такой короткий, что видны были ноги. В рукава вставлял бабьи кружева. В очках по Москве ездил. Не в Кремль, конечно, а в Гостиный двор, в феатр, к восточным плясавицам и в тайную кофейню, где подавали распаляющий кофей с корицей и ликером…

Вот эта самая повозка, предмет неудавшегося навета на Соколова, и выкатила из ворот. Впрочем, хозяина в ней не было. Он пил утрешний кофей, напевая польские песенки.

Феодосия наконец решилась, вошла в ворота и подошла к парадной лестнице, которая вела со двора на второй этаж.

– За харчем – вон в ту арку, – указал Феодосии охранник-гридень. – Через четверть часа начнут раздавать.

– Я не за едой, – скромно ответствовала Феодосия. – Прислан настоятелем Афонского монастыря Иверской Божьей матери в учителя к деткам Андрея Митрофановича.

– Прошу прощения, батюшка, ошибся. Много за дармовыми обедами сюда ползают, вот и вошел в заблуждение. Сейчас передам про вас.

Через минуту стражник вернулся и со словами «Ждут, ждут» провел Феодосию по уличной парадной лестнице к входным дверям второго этажа. Над дверями в каменном резном домике сияла великолепная икона Андрея Первозванного в серебряном окладе. Феодосия перекрестилась, отмерила поклон. После потрясла сапогами, отряхая от снега, но тут подскочил к ней детина и обмел сапоги щетинной щеткой на длинной железной палке. Феодосия удивленно поводила глазами. Всю жизнь она полагала, что обувку обметают веником-голиком. А тут орудие специальное!

В жарко натопленных и окуренных сладкой вонией (сие был жасмин) вторых сенях Феодосию встретил другой детина, одетый в модный фряжский костюм: взбитые портки и кафтан с рукавами-шарами.

– Тулуп позвольте принять.

Феодосия неловко принялась выпрастывать длани из коровьего охабня. Поправила крест на груди. Заложила волосья за уши. И пока вызывали другого сопровожатого, углядела, что высокая печь облицована изразцами ярко-зелейного цвета. Поверху шел узор также из керамических изразцов, прорезанных вязью из лилий и корон. Стены до сводов обшиты резными панелями из дерева, явственно источавшего аромат.

– Чем пахнет? – шепотом спросила Феодосия холопа. – Али медом?

– Сандал, – с небрежной гордостью, словно в сем была и его заслуга, ответил тот.

Своды были разрисованы золотыми виноградными лозами. А в центре сеней с намалеванной лозы свисала гроздь, вырезанная из полупрозрачного темного камня.

– Амбра, – перехватив взгляд монаха, пояснил прислужник.

– Янтарь черный, гагат, – обрадовалась Феодосия. – Читал про него в книге. Да у вас тут прямо александрийский музей!

– Что есть, то есть, – скромно ответствовал слуга. – На бытие не жалуемся.

Феодосию уж поджидал другой слуга. Он и повел ее в глубь хоромины вдоль галереи, за которой видна была подвесная глядельня. За одним из окон Феодосия углядела стоявшую на балконе лодку с парусом.

– Почто ладья на глядельне? – не выдержав любопытства, вопросила она провожатого.

– Боярину нравится представлять, что за окном Венеция.

Феодосия не нашлась, что и ответить.

Вошли в боярскую гостиную.

– Присядьте, батюшка, – было предложено Феодосье.

Она оглянулась. Лавок не было. Вернее, стояло вдоль стен нечто похожее на лавки, но с сиденьями в виде кожаных подушек и подспинниками.

«Верно, это и есть диваны?» – догадалась сметливая Феодосия.

Но на диван опуститься не осмелилась, а решила присесть на кожаное кресло. И тут же вскочила, узрев в комнате темную бедную фигуру.

Хотела поклониться, но через миг поняла: убогий человек – она сама, отражавшаяся в венецианском зерцале.