Книга Зяблики в латах - Георгий Венус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я повернулся и пошел. Уже быстрее. Потом побежал.
В городе громили винные склады. А с гор, все еще отстреливаясь, уже спускались строевые части.
Когда я вернулся к вокзалу, вдоль вагонов нашего санитарного поезда шли черные фигуры больных и раненых. Двери всех вагонов были открыты и бились под ветром.
— Поручик, идите скорей! А где капитан? — крикнул мне из темноты кто-то. — Ведь не успеет!.. О, господи, ведь останется!..
— Да иди, не задерживай!..
Над черными фигурами медленно ползла темнота…
Отлогими концами хлестали о берег бегущие вдоль рейда волны.
Небольшой пароход «Екатеринодар» качало и подбрасывало. Подбрасывало и узкий — в три доски — мостик, брошенный с «Екатеринодара» на пристань.
— Сперва носилочных!.. Господа, порядок!.. По-ря-док!.. — надрываясь под ветром, кричал главный врач нашего поезда.
На берегу, охраняя пристань, стояли юнкера Донского военного училища. За ними чернела толпа.
— Не напирать!..
— Стрелять будем!.
— …твою мать! Приказано!..
И вдруг средь молодых, сильных голосов запрыгал старчески-дребезжащий:
— Прикладом?.. Прикладом, молокосос?.. Меня?.. Полковника?..
Рассыпавшись цепью, юнкера двинулись вперед. Толпа отступила.
— Все равно! Все равно теперь!.. Р-раз!..
Чья-то шашка полетела в море.
— Господа офицеры! Господа офицеры!..
— Честь, твою мать!.. Честь!.. Пощечина. Крик. Стрельба. Ветер…
…Порвав цепь юнкеров, мимо пристани промчались расседланные лошади. Высокий верблюд, черный на фоне неба, поднял по-птичьи голову и, плавно качаясь, пошел дальше. Вдруг калмык изо всех сил стал рвать поводья. Но верблюд остановился. Мимо него прошли три танка. Вот танки свернули к морю. На мгновенье остановились, потом вновь двинулись вперед и, медленно, точно ощупью найдя отлогий спуск, пошли по отмели в воду. Над танками, гулко ударившись о горбатую броню, кувырнулись волны. Кувырнувшись, они вновь выпрямились и побежали дальше, такие же пологие и ровные…
Носилочных уже внесли на «Екатеринодар». Прошли и с костылями.
— Держитесь! — кричал мне кто-то с палубы.
— Прыгай! — кричали с берега.
Мостик подо мной рвануло. Я спрыгнул на мокрые доски палубы и обернулся.
Поручика-алексеевца за мной уже не было. Норд-ост крепчал…
Ночью с 12 на 13 марта «Екатеринодар» вышел в море. Свидетелем «13 марта» в Новороссийске я не был.
…Когда 13-го под утро я выполз из трюма, над кормой «Екатеринодара» всплывала заря.
— Нет, не на Константинополь! — сказал я ефрейтору сводно-партизанекого отряда. — На запад… В Крым, значит!..
Винт за кормою гудел. Быстрыми петлями кружился над мачтой ветер.
Над Севастополем плескалось весеннее солнце. Токарь Баранов сошел по лестнице. На дворе остановился и, подойдя к окну, кивнул подпоручику Морозову.
Подпоручик Морозов сидел на подоконнике. Рука его все еще была подвязана. Лицо осунулось. «Два сапога — пара!» — говорили про нас товарищи-офицеры. «Кащей Бессмертный и Бессмертный Кащей! Тень на плетень!..»
— Ну а насчет английского ультиматума как? Не слышно о перемирии?..спросил токарь, положив локти на подоконник.
— Нет, опять не слышно…
— Та-ак!.. — Токарь вздохнул. — Ну, я пойду! — И, надвинув картуз на брови, отошел от окна.
Я стоял тут же в комнате. Курил махорку, пытаясь припомнить, с кем из солдат и офицеров брошенного в Новороссийске батальона 3-го Дроздовского полка был я знаком. Некоторых припомнил. Загарова, подпоручика… Вольноопределяющегося Лемке… Капитана Перевозникова…
— Расстреляют, как вы думаете?..
…Токарь скрылся за воротами. В воротах показался ротный писарь. Писарь остановился и, беседуя с кем-то, повернулся к нам спиной.
— Скоро и роты придут, Николай Васильевич.
— Да, скоро…
Ни я, ни подпоручик Морозов на ученье еще не выходили.
— Черт возьми!..
— Брось чертыхаться!. — И, помолчав, подпоручик Морозов вновь вернулся к давно прерванной беседе… — Те, очевидно, кто командованье примет.
— А кто примет?.. Как ты думаешь?..
— А разберешься?..
К окну подошел писарь. Протянул надвое сложенный приказ по полку. Подпоручик Морозов одной рукой неловко его развернул и вдруг стал расправлять, положив на подоконник.
«Генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим вооруженными силами Юга России. Всем, честно шедшим со мной в тяжкой борьбе, — низкий поклон. Господи, дай победу армии, спаси Россию…»
Над Севастополем плескалось весеннее солнце. С этого дня ни токарь Баранов, ни солдаты о перемирии больше не спрашивали.
— На кого черта куличи!.. Вино и водка…
— А у нас, господа, не только куличи, но и сырная пасха будет.
В комнате было накурено. Подпоручик Басов, взводный 3-го взвода, поручик Науменко, взводный 4-го, мой заместитель подпоручик Виникеев и заместитель подпоручика Морозова штабс-капитан Пчелин играли в карты. Поручик Злобин, командир 5-й роты, наблюдал за игрой.
— Ну, а как же капитан Карнаоппулло? Без сладкого?..
— Всем не угодишь!.. И так денег мало, — на водку. Дождь бил в окно. Над нами, в мастерской токаря Баранова, пели солдаты.
— Да к черту, наконец, ваши карты! И, сбросив на ходу насквозь промокшую шинель, подпоручик Ивановский сел прямо на стол.
— Господа!..
— Подожди!.. — вбежал за ним поручик Матусевич, тоже 7-й роты. — Подожди ты!.. По порядку!.. Я расскажу…
— Ну, конечно!.. Девчонки там разные, ножки, панталончики… — через минуту уже рассказывал он. — Буржуи хлопают… Мы хлопаем… Браво!.. Потом этот самый вышел, — Павел Троицкий. Морда — что лимон. Хохот. Буржуи хлопать. Мы хлопать. «Павлуша!.. Павлуша!..» А Троицкий — поклоны. Направо — поклон, налево — поклон. «Павлуша!.. Павлуша!..» Тут Павлуша этот самый подбородок вперед вытянул, рожу идиотскую склеил и начал насчет России прохаживаться. Шесть уездов, говорит, вот вам и вся «Неделимая». Утром выйдешь, к полдню — море… Повернешь — опять море… И делить, говорит, нечего!.. И все в этом роде. И все в стихах… Буржуи хлопать. Мы: «Стой, стерва!.. Ты сперва повоюй, твою мать в корюшку» — и свистеть, свистеть… А Ивановский — на кресло. Да наганом — на толпу. Ну, конечно, врассыпную!.. А он — раз! раз!.. — осечки. Раз!.. Я его за руку. «Да он не заряжен!» — орет кто-то. Троицкий, что ли… «Так и по большевикам бьете, господа офицеры?..»
