Книга Грустное кино - Терри Саутерн

4

– Ханс передает вам свою любовь, – говорила Анджела через освещенный пламенем свечи столик в «Ла Мармите», французском ресторанчике Вадуца – подобно катафалку и карете скорой помощи, единственном в городе.

Борис улыбнулся.

– Он великий человек, поистине великий.

Анджела вздохнула.

– То же самое он говорит о вас. – Она склонила голову набок и уставила на пламя свечи грустный взор маленькой девочки. – Надеюсь, когда-нибудь кто-то скажет это и обо мне.

Борис рассмеялся.

– Что ты великий человек? Это вряд ли.

Анджела подняла глаза и смело улыбнулась.

– Что я великая актриса, – умоляющим тоном произнесла она. – Или пусть даже не великая, а просто хорошая. Вместо того, что, как вам известно, – она отвернулась от него, и голос ее почти затих, – обо мне говорят…

– Что с тобой классно бы переспать?

Борис обладал манерой говорить что-то обезоруживающе-личное полному незнакомцу, не нанося оскорбления; суть здесь заключалась в использовании тона, который отражал одновременно отстраненность и участие без всякого намека на нездоровую похотливость или напускную важность. Это позволяло установить интимную атмосферу за наикратчайшее время. Далее, разумеется, следовало колоссальное доверие – именно оно и давало Борису возможность не только фактически использовать актеров как пешки в своей игре, но и извлекать из них даже больше того, что они могли дать.

– Так, значит, обо мне говорят? – поинтересовалась Анджела и бросила на него резкий взор – впрочем, спрашивая мягко и опять опуская глаза. Разумеется, она знала, что это правда.

– А ты сама как думаешь?

Она пожала плечами.

– Наверно, что-то вроде того.

Борис улыбнулся ей и с нежной целеустремленностью заговорил:

– Энджи… все хотят тебя ебать. Ты это знаешь, не так ли? Все мужчины и мальчики в мире хотят ебать Анджелу Стерлинг.

Анджела посмотрела на него, и холодная ненависть медленно наполнила ее взгляд, прежде чем она заговорила.

– Это как раз тот имидж, который я хочу изменить.

– Да, я это понимаю, и мы его изменим. Но я должен знать, каково быть тобой. Разве ты не понимаешь, что само это явление – просто фантастика? Только представь – мальчики в ванных комнатах, солдаты всех армий мира, заключенные всех стран – все до единого мастурбируют на своих койках по ночам, думая о тебе… мужчины занимаются любовью со своими женами, своими подругами, проститутками, воображая, что это ты. Знаешь, как ведут статистику – вроде того, что каждые восемь секунд в мире происходит убийство, такого рода вещи. Так вот, надо думать, ни днем, ни ночью не проходит ни одной секунды, чтобы галлон спермы не выплеснулся в твою честь. Этот галлон выплескивается, имея целью твое влагалище! Разве это не фантастика? Чувствуешь ли ты это коллективное желание? Ощущаешь ли, что парни всей земли хотят тебя ебать? Черт побери, вибрации должны быть просто невероятными.

Анджела следила за словами Бориса – поначалу тупо, затем недоверчиво. И все же в конце концов, убежденная его искренним сопереживанием, она тоже смогла бесстрастно обдумать этот образ, как будто он говорил о ком-то другом. Она медленно погасила сигарету, глядя в пепельницу.

– Но в этом-то как раз все и дело, – почти с обидой сказала Анджела. – Они хотят ебать не меня, а Анджелу Стерлинг.

– А ты ее с собой не идентифицируешь?

– Нет, – твердо сказала она. – Только не ту Анджелу Стерлинг. Это определенно.

Толика благочестия в ее ответе вызвала у Бориса улыбку, вернув его мысли к одному любопытному инциденту, случившемуся несколькими годами раньше – шестью, если точнее, – в тот самый момент, когда Анджела наслаждалась первыми цветами своей звездности, а также первым сердечным страданием. Тот случай произошел в воскресенье, на дневной вечеринке с коктейлями в большом пляжном особняке Леса Харрисона, где присутствовали и Борис, и Анджела. Анджела тогда уже около шести месяцев жила с Лесом и номинально считалась хозяйкой – однако как раз в тот день ее тактично проинформировали о том, что ее мистер Чудесный Жених все-таки решил не разводиться со своей супругой, а напротив, вернуться к ней («должен еще раз попробовать ужиться с Этель – мы это детишкам задолжали»). Понятное дело, это было чистейшее вранье, но Лесу такой вариант показался более деликатным, чем просто сказать ей, чтобы проваливала куда подальше. Так или иначе, новости вынудили Анджелу погрузиться в подлинную пучину жалости к себе и злоупотреблений в плане похоти. В конце концов она вырубилась на кровати в одной из комнат для гостей после безуспешной попытки дозвониться своей матушке в Амарилло, в штат Техас.

Тем воскресным днем также пытался дозвониться своей матушке один молодой человек, которого Борис привел с собой на вечеринку. Звали молодого человека Гровер Морс, и родом он был из Мейкона, что в штате Джорджия. Красивый, завороженный звездами парнишка семнадцати лет, Гровер работал вторым помощником режиссера на съемках картины, которую Борис только что закончил, – на той части натурных съемок, что производилась на Дальнем Юге.

Обязанности у второго помощника примерно те же, что и у мальчика на побегушках, – приносить кофе режиссеру, стулья гостям, стучать в двери актерских гримерок, когда камера готова, а также делать мириады других вещей. Главные качества высококлассных «вторых», как их обычно называют, следующие: во-первых, предвосхищать требования или потребности членов компании; а во-вторых, быть в связи со всем этим делом шустрыми и радостными – но не настолько радостными, чтобы стать назойливыми. Вряд ли следует говорить, что великий второй – птица куда более редкая, чем хороший режиссер или актер. А потому, когда Гровер Морс проявил на этой самой требовательной и неблагодарной из работ исключительный талант, Борис предложил парню отправиться на Побережье вместе с компанией, а также высказал уверенность в том, что его ждет прибыльное будущее в киношных делах. Гровера убеждать не потребовалось, а вот его любящую матушку – еще как. Поскольку он был еще сущим ребенком (только-только семнадцать исполнилось), да и дальше границ округа еще никогда не бывал, мамаша испытывала вполне понятные опасения на предмет его отъезда в Голливуд, прославленную греховно-праздничную столицу мира. Борис, понятное дело, сумел дать ей бесчисленные заверения – в число которых входило то, что сын позвонит ей, как только прибудет на место. Так уж получилось, что прибыли они в воскресенье днем – и, поскольку Борис был приглашен на вечеринку к Лесу Харрисону, прямо из аэропорта они отправились в особняк Хрена Моржового в Малибу, где – опять же так получилось – вечеринка была в самом разгаре. Борис немедленно напомнил Гроверу о необходимости позвонить матушке.

– Воспользуйся телефоном вон там, – сказал Лес, ткнув пальцем в сторону нескольких дверей ближайших спален для гостей.

Парнишка послушно вошел, закрыл за собой дверь, сел на одну из пары кроватей и стал звонить. Комната была большая, из-за опущенных штор там царил полумрак, а потому только когда телефонистка сказала, что Гроверу придется пять-десять минут подождать и что она ему перезвонит, он вдруг понял, что не один в комнате. На другой кровати лежала раскинувшаяся на спине женщина. Если не считать затененного мерцания светлых волос и поднятой ко лбу руки, ничего такого особенного было не различить.