Книга Дневник смертницы. Хадижа - Марина Ахмедова

В тот день я сидела у обрыва, пока вечер не превратился в желто-красную нитку.

* * *

Иногда солнце такое жадное бывает. Днем бросает на тебя столько лучей, что кажется — сидишь в печке. А под вечер начинает скрести по горам, по крышам кусочки тепла, как бабушка ножом соскребает с деревянного круга комки прилипшего теста. Там соберет, здесь соберет, чуточку тебе подарит. Каждому под вечер от солнца доставался маленький комок тепла. Его не хватало даже летом, поэтому мы сразу надевали шерстяные кофты, чтоб не замерзнуть.

Бабушка стояла на вечернем намазе. У нее в руках стучали деревянные четки. Руки у бабушки были коричневые и морщинистые, раньше я думала, что так стучат не бусинки, а косточки в ее пальцах. Кожа у бабушки сухая, и косточки под ней, наверное, белые, как те, которые похоронены в скалах.

Бабушка наклонялась и ударялась лбом об пол, вставала, шептала, стучала четками, снова наклонялась, и опять было слышно, как ударяется ее лоб. Каждый день по пять раз она молилась Аллаху. Я так к этому привыкла, что никогда не спрашивала, про что она просит. Только сегодня мне хотелось задавать вопросы, потому что я весь день крутила в голове их с дедушкой разговор.

Бабушка сделала еще поклон.

— Господу миров, — сказала она и перестала стучать четками.

Встала, свернула молитвенный коврик и заложила края платка за уши, чтобы лучше слышать. Ее серьги выглянули красными глазами. Мне всегда казалось, что ее серьги смотрят на меня, наблюдают. Эти серьги такие тяжелые, что оттянули дырки в бабушкиных ушах. Какие у нее теперь длинные дырки. Я все время ждала, когда уши порвутся. У меня не было сережек. Но я мечтала, что, когда выйду замуж, у меня будут самые дорогие сережки, кольца, кулоны и цепочки. Мне очень нравилось, когда в сережках много мелких камней. Можно поворачивать голову — туда, сюда, — и они заблестят. Я видела такие у одной на свадьбе. Она из города приехала. Эти городские с нами совсем не считаются, всегда смотрят задрав нос, так что волосы в ноздрях видны. Аман, вот когда я уеду в город, представляла я, и будут приезжать в село на лето, я не буду хвастать тем, что теперь городская.

— Бабушка, ты про что молишься? — спросила я, когда бабушка села на подушку и стала тереть поясницу.

— Про что может молиться такая старуха, как я? Прошу Аллаха милостивого и милосердного, чтобы мир был везде на земле — в нашем селе, в другом селе, в городе. Чтобы здоровья дал моему сыну, невестке и внукам. Чтобы тебе дал мужа и счастья.

— А за дедушку ты почему не просишь?

— Вай! Прилично у Аллаха за мужа просить? Аллах сам все знает. Некоторые вещи вслух просить не надо, он и так слышит, что у тебя в душе.

— А в душе ты дедушку любишь?

— Как я могу дедушку не любить? Он же мне мужем бывает.

— А ты дедушке говорила, что ты его любишь?

— Зачем спрашиваешь? Разве такие вещи можно мужчине говорить?

— А как он узнает, что ты его любишь?

— Пах… Если любишь, слова не нужны. Когда твой прадедушка, мой отец, посватался к моей матери, которая тебе бывает прабабушкой, она его уже любила и он ее любил. Она только один раз его видела — у нашего родника. С тех пор только про него и думала. Аха-ха-ха-ха, значит, что дальше было, слушай. Потом потихоньку-потихоньку время подошло — замуж пора. Те пришли, эти пришли, всем она отказала — ждала. — Бабушка заулыбалась, я ее такой редко видела. Мне даже показалось, на меня смотрят сразу четыре глаза — бабушкины глаза и сережки. — После еще раз мать увидела его у родника. Тогда она на него даже не посмотрела, даже головы ни разу не подняла, внимания ни разу не дала. Так она ему давала понять — почему до сих пор сватов в дом не прислал? На другой день, клянусь тебе, от него родственники тоже пришли. Валла, пришли. Аха-ха-ха-ха, вот так это было. Значит, согласилась она. Поженились, то, се. Только мой брат успел родиться, годик ему был, отца на войну позвали.

— На какую войну, бабушка?

— Вай, на какую? На Вторую мировую. Один раз даже его имя-фамилию в газете написали, говорят, он один много фашистов убил… И значит, проводы устроили, все как надо сделали. Утром отцу уходить. Как сейчас этот день помню, хотя как давно было, Аллах, время летает-улетает. Уже собрался отец, сапоги надел, из дома ему выходить, тогда мать как заплачет. А отец ей и сказал — всю жизнь я от тебя этого признания ждал, теперь знаю, что любишь ты меня. И пошел. И не вернулся. — Бабушка хотела заплакать и поморгала глазами, но слезы не пришли. — Нцой, как давно это было, а душа все равно болит. — Она полезла в кисет за табаком, понюхала, чихнула и вытерла мелкую слезу с одного глаза.

— А раньше она ему не говорила, что его любит? — спросила я.

— Бессовестная, ты не знаешь, что такие вещи не говорят?

— Почему не говорят, бабушка?

— Как почему? Стыдно же… У любви слов не бывает. Если любовь настоящая, как у моих отца с матерью, то она всегда молчать будет. Гореть внутри будет, а слов ни вот грамма не скажет, — бабушка поднесла кулак к губам. — Это когда люди делают вид, что любят, тогда только языком базарить начинают, чтобы самим свои слова слушать. А настоящая любовь, она молчит и горит, как огонь, и не гаснет. Аха-ха-ха-ха… Что сидишь? Посуду кто будет мыть?

Вечер потянулся темно-синей ниткой.

Когда с неба упала темнота, я лежала на матрасе и грела под одеялом руки, замерзшие в холодной воде. Хорошо, что я теперь уезжаю, думала я. Надоело мне — то подай, это принеси, посуду помой, Асланчика покачай. Иногда столько дел за день сделать надо, что у меня вечером даже спина не гнется. Я стала мечтать, как я выйду замуж за Махача, буду жить в большом доме, летом приезжать в их сельский дом, много отдыхать, а к бабушке только в гости ходить. Языки у меня тоже будут — я их выучу, и все будут относиться ко мне с уважением.

Я представляла, как когда-нибудь приеду из города сюда, и Махач будет здесь. Я пойду на родник, и он там будет стоять под деревом. Я даже глаз на него не подниму, не обращу внимания, как если бы он был деревом. Я иду — гордая, в модной юбке, с кувшином на плече, а в ушах у меня переливаются, блестят на солнце сережки с мелкими-мелкими камнями. Махач смотрит на меня, как будто я халва, и говорит себе: «Аман, неужели, эта та самая девушка, которая из-за меня упала на дороге?» Я наберу воду и пойду обратно, и даже ресницами в его сторону не поведу. Пусть знает. Мало ему.

На следующий день к нам придут сваты — родственники Махача — с дорогими подарками. Дедушка сразу согласится, а я сделаю вид, что не хочу, но спорить тоже не стану. Пусть сваты думают, что я против воли за их родственника иду. Потом мне привезут чемодан с одеждой, золото, свадебное платье — на обруче, очень белое, из натурального шелка, фату и диадему. Диадема — это такая как корона, вся в камнях, на прическу надевается, а сверху фата цепляется. Я только один раз такую видела, когда наша сельская за городского замуж выходила, они ей привезли.