Книга Куб со стертыми гранями - Владимир Леонидович Ильин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Откуда я знаю, как?.. — огрызается Лик. — Я вам что — ученый или технарь?.. Да если хотите знать, я даже не знаю, что там у него внутри, у этого адского прибора!.. Они меня сразу предупредили, что при попытке вскрытия корпуса начинка самовоспламеняется и выгорает в два счета!.. И никакое будущее он не предсказывает, тут вы опять маху дали, хардер… Скорее, наоборот, он…
Шерманов внезапно осекается, и причиной этого является, видимо, выражение моего лица. Я не могу наблюдать себя со стороны, но вид мой, наверное, в этот момент поистине страшен.
А у вас хватило бы хладнокровия наблюдать, как в спину человека, с которым вы беседуете, целится из какой-то огнестрельной штуковины тип, сидящий в кабине двухместного аэра рядом с пилотом? А аэр этот, как огромное летающее насекомое, висит беззвучно и неподвижно в воздухе прямо напротив окна номера, в котором происходит беседа.
Я что-то кричу Шерманову и даже прыгаю к окну, в надежде поймать своим лбом или грудью одну из тех пуль, которые предназначены красавчику, чтобы при повторении данного эпизода попытаться предотвратить это бессмысленное убийство.
Но я не успеваю к окну, а люди в аэре, видимо, прекрасно осведомлены о том, что хардера нельзя убивать.
За окном звучит серия свистящих смачных шлепков, напоминающих шлепанье ладонью по чьей-то мокрой спине, и Лик, в груди которого мгновенно возникают бурые фонтанчики, падает лицом вниз, так и не успев вытащить одну руку из брючного кармана, а потом аэр резко взмывает вверх, и лишь потом, словно ставя точку в этом эпизоде, с подоконника падает на пол, разбиваясь на мелкие осколки, красивый фужер на длинной ножке…
Я пытаюсь повернуть своего недавнего собеседника лицом вверх, хоть и вижу, что это бесполезно, потому что он явно убит наповал меткой рукой профессионала, но мне почему-то очень надо заглянуть напоследок в его угасающие карие глаза, хотя руки мои скользят в теплой и липкой жидкости, и перевернуть Шерманова на спину у меня получается лишь с третьей попытки.
Труп глядит на меня укоризненно застывшим взглядом, а я могу лишь стиснуть зубы покрепче. Ни на что иное я в эти секунды все равно не способен.
С нашей первой встречи с хардером Шермом прошло почти три года, но он ничуть не изменился. Во всяком случае, в отношении бильярда. С ним по-прежнему бессмысленно играть. Это все равно, что пытаться обставить комп в крестики-нолики или в тесте на сравнительную скорость реакции. Стоит Шерму взять в руки кий и, снисходительно приговаривая: “Что-то вы сегодня, дружище, не в форме”, бросить цепкий взгляд серых глаз на зелено-суконное поле, по которому в кажущемся беспорядке раскатились разноцветные шары — и можно не тратить время зря, а либо расставлять шары для новой бессмысленной партии, либо прощаться со своим партнером и уходить восвояси.
И, тем не менее, в течение этих трех лет я регулярно, чуть ли не по расписанию, встречаюсь с ним, чтобы проиграть с “сухим” счетом три-четыре партии. Иногда я и сам спрашиваю себя, что привлекает меня больше —машинная безошибочность ударов моего противника или его рассуждения вслух на отвлеченные темы — и всякий раз не могу ответить на этот вопрос. Возможно, и то, и другое. А может быть, и нечто третье, что лишь витает в воздухе…
Я не знаю, над какими проблемами он работает. Сам Шерм никогда не рассказывает мне о своей работе. Впрочем, моей деятельностью он тоже не интересуется. Среди хардеров, особенно первоуровневых, не принято делиться друг с другом опытом. И не потому, что мы равнодушны друг к другу. Скорее, у нас считается нетактичным указывать другим, какие промахи и ошибки они допустили и как бы им следовало поступить. Во всяком случае, лично мной руководят именно эти соображения…
Мы никогда не договариваемся об очередной встрече с моим постоянным партнером, потому что деятельность хардера, работающего в автономном режиме, невозможно распланировать и рассчитать заранее. Однако почему-то в большинстве случаев так получается, что, когда я появляюсь в Клубе, Шерм уже обретается в бильярдной, маясь от отсутствия жеалющих сыграть с ним. Кроме меня, никто больше не желает противостоять гению бильярда, и, возможно, что мое стремление сражаться с ним на зеленом сукне вызвано излишней чуткостью к человеку, обиженному невниманием со стороны коллег.
Но сегодня, когда я, решив, что давненько не держал в руках кий, появляюсь в Клубе, Шерма здесь нет. Я это ощущаю сразу, едва переступив порог, хотя из бильярдной доносятся ожесточенный стук сталкивающихся шаров и громкие возгласы игроков. Во мне словно срабатывает какое-то шестое чувство.
Делать нечего, на нет и суда нет — и я, не спеша и не чувствуя вкуса, обедаю в столовой, а потом какое-то время слоняюсь по почти пустым коридорам и залам, не зная, чем заняться…
Он перехватывает меня в музее, куда меня к тому времени занесло с бокалом прохладительного пунша.
Я как раз созерцаю реконструированный на голо-раме эпизод, который стал вечным примером хардерской самоотверженности.
… Это случилось почти сорок лет тому назад в Бразилии, где разразилась страшная эпидемия, выкашивавшая за считанные дни целые города и области. Ценой неимоверных усилий спасателей-“чрезвычайщиков” очаги заражения удалось-таки блокировать в нескольких населенных пунктах, откуда было эвакуированы все жители. Было принято решение уничтожить, стереть с лица земли вирусоносные здания и прочие городские конструкции. Для этого планировалось пустить в ход несколько мощных вакуумных бомб, оставшихся после всеобщего разоружения.
Когда Мату-Гросу, где еще недавно проживали пятьсот тридцать тысяч человек, окончательно опустел, и началась автоматическая инициация вакуумных зарядов, заложенных в разных концах городка-смертника, за пятьдесят восемь секунд до взрыва, откуда ни возьмись, на центральной площади появился автобус, не спеша кативший по мостовой. И во всю ширину его корпуса красовалась надпись крупными буквами: “ПЕРЕВОЗКА ЛЮДЕЙ”.
Люди за пультами управления взрывными устройствами могли лишь ругаться на разных языках, кусать локти и рвать на себе волосы. Останавливать инициацию на последней минуте было чревато гигантской экологической катастрофой. К тому же, не было уверенности в том, что в автобусе кто-то есть. Ответственные за эвакуацию клялись и божились, что каждая пядь земли в городе была несколько раз проверена на предмет отсутствия людей. А на отчаянные призывы и обращения по различным средствам связи автобус не откликался.
И тогда один из хардеров, стоявших в оцеплении вокруг Мату-Гросу, которого звали Жегар, забрался в кабину джампера и бросил его со страшным ускорением одним длинным и точным прыжком к странному автобусу. Ему удалось закрепить на корпусе машины присоски грузовых магнитов и оторвать автобус от земли, но джампер тут же стал терять высоту, и, Жегар понял, что мощности его турбин не хватает, чтобы перепрыгнуть через городские постройки вместе с автобусом, и что каждый килограмм лишнего веса имеет значение…
Поэтому хардер включил автопилот, а сам выпрыгнул из кабины, и джампер пересек границу опасной зоны ровно за секунду до взрыва. А искейпов у хардеров тогда еще не было…
