Книга Ностальгия - Игорь Поль

Она молча смотрит мне в глаза. Задумчиво так.

– Ты изменился, Ивен. Помолодел. Ты на своем месте, верно?

– Ника, я серьезно.

– Я тоже. Не нужно было мне звонить, Ивен. В одну реку дважды не входят.

– Ника, не говори глупостей. Я люблю тебя! – Слова мои падают в пустоту.

– Не звони мне больше, Ивен.

Изображение сворачивается. Вот так все просто. Стоит отпустить на минуту что-то свое, близкое и родное, как его тут же подхватывают жадные влажные ручонки таких вот заботливых успешных Сержей. Пока ты таскаешься с кучей железа на горбу и жрешь всякую калорийную гадость из жестянки, они моют в лимонной воде пальцы, испачканные соком морских деликатесов.

Мою меланхолию тревожит Трак.

– Садж, если ты закончил, дай игрушку, – просит он.

Надеюсь, он ничего не слышал. Отдаю ему коммуникатор. Возвращаюсь к своим. Укладываюсь на спину под пальмой, подложив вещмешок под голову. Бормотание визора над стойкой смешивается с ленивым говорком парней. По одному они потихоньку уходят потрепаться с семьями. Надеюсь, они там не сболтнут лишнего, а то особисты из меня душу вынут. Лежу, успокаивая себя, что, по крайней мере, у моих все в порядке. Как странно – я продолжаю относить Нику к «своим». Крамер возвращается последним. Чернее тучи. Молча протягивает мне коммуникатор.

– Херово, старик? – спрашиваю я.

Генрих кивает. Желваки его закаменели.

– Сдюжишь?

– Да хрена мне сделается. – Он понимает мой жест, приборчик крошится в его лапах, сыплется в зев утилизатора. Вот так бы и все наши трудности: раз – и в порошок…

30

Через неделю любые, даже хорошо организованные, митинги стихают при одном нашем появлении. Нас обходят далеко стороной, как зачумленных, наивные агитаторы пытают удачу где угодно, только не среди нас, и никакая сволочь не пытается поджечь наши коробочки. Матери пугают нами малышей. Мы отвечаем на оскорбление ударом приклада в зубы и открываем огонь в ответ на брошенный камень. Морпехи из разных рот словно соревнуются, кто больше настреляет. Мы как волки в овчарне, нас спустили с цепи, и мы с лихвой оправдываем свою репутацию безжалостных убийц. Мы расстаемся с иллюзиями, у кого они еще были, и отбрасываем тормоза. Свобода убивать, пусть прикрытая официальной необходимостью, – все равно свобода. Зажатые в тиски жестокой дисциплины, мы находим себя в этой отдушине. Мы все немного съезжаем с катушек, я начинаю понимать это, когда ловлю себя на мысли, что, глядя на переходящего дорогу человека, непроизвольно считываю с панорамы шлема данные о силе ветра и расстояние до цели. Именно до цели. Все, что двигается в нашей зоне ответственности, – просто цели. «Психи» сбиваются с ног, моют нам мозги так часто, как могут, избавляя от ночных кошмаров, и мы спим, когда выпадет часок, счастливо, как младенцы. И когда прицельная панорама переходит в боевой режим, наши головы выключаются напрочь, мы просто станки для автоматического оружия, идеально приспособленные для стрельбы из любого положения. Латино зовут нас синими собаками. Нам такой пиар – только в кайф, мы такие и есть. Единственное, что нас напрягает, – отсутствие огневой поддержки. Дай нам волю, мы запрашивали бы поддержку ротного уровня по нескольку раз за день. Но взводы тяжелого оружия максимум, что могут сейчас дать – дымовую завесу из слезоточивого газа да осветительные люстры ночью, что в темноте смотрятся на своих парашютах посланцами пришельцев из космоса.

И вот мы уходим из Зеркального. Восседаем на броне, оглядываем с высоты вновь оживленные улицы, разбитые машины уже убраны с тротуаров, пулевые щербины в стенах домов спешно заделываются. Нацики все еще патрулируют улицы, и беспилотников в небе между башнями хватает, но мы уже не нужны. Теперь тут справятся и без нас. Прохожие оглядываются нам вслед, провожают машины долгими взглядами. То ли от них мне неуютно, то ли просто настроение такое, но мне хорошо оттого, что лицевая пластина опущена и мое лицо невозможно разглядеть. Мы сделали все, что от нас требовалось, хотя ощущение внутри, словно мы трахнули собственный город. По крайней мере, «они теперь свое место знают», как выразился сегодня Паркер. Кого он имел в виду – латино, или местное правительство, или еще кого, я так и не понял. Мы все теперь избегаем говорить о том, что происходило в Зеркальном в последние дни. Порядок навели, и точка. Кому надо, пусть выясняет подробности. Мне ни к чему. Моим, судя по их лицам, – тоже. Только взводный катит на головной машине с видом победителя без страха и упрека – забрало поднято, гордый, несокрушимый, чисто выбритый, литой. Словом – кровь с коньяком. «В принципе неплохой мужик, хоть и мудак», – думаю я. Немного сдвинут на традициях, резьба у него крутая, но кто в Корпусе не режется? Или это на меня так действуют скорый отдых и картины будущих оргий в Марве?

«Томми» рычит подо мной уверенно и привычно, все молчат, даже бормотание наушника по ротному каналу стихло, благодушие постепенно охватывает меня, и Зеркальный уплывает назад огромным сияющим кораблем, оставляя в себе наши страхи и сомнения.

Марв встречает нас, как родных. Целую неделю нас готовят к чему-то, о чем и думать-то неохота. Иначе как объяснить семь дней бесшабашного загула, перемежаемого короткими пересыпами в казарме? Увеселительные заведения военного городка работают на всю катушку, комендантские службы сбиваются с ног, растаскивая драки и собирая пьяных. Жены военных неодобрительно косятся из окон на вакханалию пьяной радости, захлестнувшую обычно тихие чинные улицы, и стараются не отпускать детей без сопровождения. Мы стремительно избавляемся от излишков средств, скопившихся на наших счетах. Армейские питейные заведения и учреждения красных фонарей лопатами гребут нехилые комиссионные, словно чувствуя, что после нас им долгие месяцы сидеть на голодном пайке голых окладов.

– Где были-то? – спрашиваю у Гуса.

– А, на побережье. Помогали нацикам лагеря охранять. Патрули по берегу, прочесывание лесов, то-се… А вы, рассказывают, Зеркальный на уши ставили?

Молча киваю. Мы сидим в баре «Цапля». Пьем легкое винцо, чтобы растянуть совместный процесс накачивания до бровей. Виски или там джин – пойло для молодых, что все делают в темпе. Быстро пьют, как будто опаздывают куда, быстро ввязываются в драки с пехотными, что стекаются в Марв из окрестных полевых лагерей, быстро цепляют девок и не успевают оглянуться, как увольнение закончилось, а всех воспоминаний – краткий миг, пока ты был трезвый, да занавески в номере массажного салона поутру. Мы с Гусом – старая гвардия, мы уже можем позволить себе проделывать все вышеназванное и еще много чего кроме этого с расстановкой, смакуя детали. Мы и проделываем.

«Цапля» – заведение для сержантского и подофицерского состава. Ходят сюда все кому не лень, но в основном его об-любовали технари из авиакрыла дивизии. Ребята они все мирные, и хоть посматривают на нас, полевых просоленных сусликов, слегка свысока – как же, специалисты, мать их, но все же мы их не трогаем. Да и вообще, сержанты в драку лезут не так часто, как рядовые. Положение обязывает соблюдать солидность. Разве что повод шикарный выпадет – ну там какой-нибудь техник-оружейник спьяну стул заденет или пальцем в грудь ткнет, перепутав с кем-нибудь или просто сдуру, не в силах ни взгляд сфокусировать, ни выматерить как следует. Тогда конечно. Тогда на спектакль сбегаются посмотреть все кому не лень, даже коменданты не всегда спешат вмешаться, ожидая конца представления. Если бы зубы, выбитые здесь у летунов за многие годы, могли прорастать, то сквер за баром представлял бы собой непроходимые бамбуковые заросли. И еще далеко не все сержанты-морпехи такие мирные, как я. Поэтому нас оглядывают свысока только тогда, когда мы отвернулись, а так все больше норовят мимо проскочить, опустив глаза. Иногда репутация отморозков – полезная штука и помогает общаться с другом без помех.