Книга Наследие - Стивен Сэвил

Этой ночью Фишер спал урывками, мучимый тревожными снами. Самые беспокойные из них грозили разбудить его. Они вертелись вокруг Саскии, ее темные волосы падали на лицо, ноготки скользили по его груди, она утыкалась носом в его шею, ее зубки дразняще пощипывали кожу, горячее обещание «Разве что ты сам попросишь» обжигало ухо жаром дыхания, а потом ее зубы впивались в его горло.

Он проснулся в лихорадочном поту, в смятой и сбившейся одежде. Он был вымотан до предела. Сейчас он мог бы спокойно проспать еще восемь часов. Он был один. Повозка плавно покачивалась на дороге. Фишер дотронулся до своей шеи, почти ожидая, что ощутит вспышку боли, коснувшись укусов. Шея оказалась нетронутой.

- Глупый ты старик, Фишер. Сны - всего лишь сны.

Он потянулся и оправил одежду, придавая себе приличный вид, и только после этого открыл заднюю дверь повозки. Он высунулся наружу и по боковой лесенке взобрался на крышу, присоединившись на козлах к Кеннету и дамам. Солнце уже клонилось к закату.

- Почему вы не разбудили меня?

Он поскреб голову и присел возле Саскии.

- Мы думали, тебе надо поспать.

- И, кажется, были правы. В последнее время я плохо спал. Слишком много думал.

- Знаю. Ты говорил во сне.

- О нет.

- О да. Тебя, должно быть, преследовали жуткие кошмары. Один раз ты даже вскрикнул и вцепился в одеяло. Тебя что, хоронили заживо?

Он смутно помнил свой кошмарный сон, но его фрагменты не стыковались друг с другом. После того как Саския высосала его кровь, он вновь обнаружил себя в главном зале Дракенхофа. Он видел своего друга, возвышающегося над трупами, Скеллан звал присоединиться к нему в вампирской орде фон Карстена, а потом тела на полу заворочались, стали корчиться, и нежить начала медленно подниматься.

Фишер тряхнул головой, отгоняя воспоминания.

Он на скорую руку перекусил ломтями черствого хлеба с сыром и принялся наблюдать за пробегающим мимо вечерним миром.

Как и вчера, Кеннет рассказывал байки, помогая убить время, а девушки пели песни. Одна особенно выделялась. Трубадур Дитмар Кёльн пел ее в Ляйхеберге в таверне «Голова предателя»: «Лэ о прекрасной Изабелле». Голос Саскии, плетущий трагическую историю невесты графа-вампира, очаровывал Фишера, хотя в их интерпретации Изабелла была больше чем жертвой, она, жаждущая могущества вечности, сама спровоцировала свою болезнь. С учетом того, что он знал, это изложение было отталкивающим - он ведь видел собственными глазами графиню, залитую чужой кровью, спрашивающую, красива ли она, в то время как монстры пожирали мертвых и умирающих. Что же смерть сотворила с ее рассудком? Осталась ли она той же расчетливой, жадной до власти женщиной, какой была при жизни? Или смерть расстроила ее разум, превратив Изабеллу в нечто гораздо более опасное?

- Стоп, - произнес он. Его в буквальном смысле слова трясло. - Стоп. Я не хочу это слушать.

Но Кеннет лишь рассмеялся, и девушки продолжили петь.

Несколько часов спустя они подъехали к развилке. Одна дорога уходила в Хел-Фенн, другая - в Мрачный лес. Кеннет направил фургон в лес. Фишер улегся на плоской крыше вагончика, слушая очередную сагу Кеннета. Ветки деревьев над головой скручивались и переплетались, образуя отличный полог. Сквозь этот балдахин лишь иногда пробивался серебряный лунный свет. Вскоре им овладел сон.

И снова воспоминания смешивались с порождениями его воображения и перемежались эротическими видениями: губы Саскии касались его щеки, шеи, искали ту впадинку, где пульс бьется ближе всего к поверхности, и она кусала его и пила кровь. Он пытался вырваться из этих снов, но чем сильнее он боролся, тем настойчивее впивалась в него Саския и тем слабее он становился.

Проснувшись, он не мог понять, который час.

Менестрели снова сидели впереди, распевая навязчивый рефрен из «Трагического действа о ван Хале», повествующего о великом охотнике за ведьмами. Это была грустная песня, Фишер знал ее наизусть, он не слышал со времен своей юности. Она вышла из моды, когда он повзрослел. Удивительно, что эти странствующие комедианты знали ее, и даже более старые баллады. Вряд ли на этот товар был большой спрос в тавернах и пивнушках Империи.

Фишер чувствовал себя так, словно из него выкачали все силы. Он потянулся к своему мешку и проглотил трехдневный запас еды, но голод не унялся. Голова кружилась, покачивание повозки вызывало тошноту.

Сны третьей ночи были хуже всего.

В одном из этих хитросплетений памяти и воображения ему приснилось, что он человек, которому снится, что он волк, которому снится, что он проклят на вечное заключение в человеческой оболочке. Ему привиделась и Саския. Ее нежные прикосновения и чувственность губ, целующих его кожу, заставляли сердце мужчины замирать, а затем бешено стучать. Ее запах, ощущение ее зубов, погружающихся в его шею, чтобы высосать из него живую кровь, пьянили. И над всем этим звенел смех Джона Скеллана, дразнящий Фишера, который постепенно поддавался черноте забвения.

Он резко пробудился.

По лбу его и груди струился пот. Одежда опять оказалась в беспорядке, пуговицы расстегнуты. На груди краснели ссадины и отметины от укусов. Он инстинктивно вскинул руку к шее, нащупывая место, из которого во сне сосала кровь Саския, и сразу над впадинкой между шеей и ключицей его пальцы наткнулись на припухлость с неровными дырочками укусов в центре.

Он запаниковал и кинулся шарить вокруг, ища меч, нож, что-нибудь, чтобы защититься. Оружие исчезло. Мешок с сократившимися запасами продуктов был на месте. Он осмотрел фургон, но не увидел ничего, что сошло бы в качестве оружия. Фишер пошатывался, мысли путались. Рациональная часть его разума настаивала, что все это лишь сон, что на самом деле он еще спит, но холод жестокой правды ощущался под его пальцами, когда он дотрагивался до шеи.

Он попался в капкан, он заперт в фургоне, он путешествует в компании, по крайней мере, одного вампира по лесной чаще, такой густой, что в ней день превращается в ночь, и он беззащитен.

Фишер прислушался, но деревянные стены и скрип колес заглушали все звуки. Все его инстинкты кричали: бежать!

Он схватил свой мешок и закинул его за спину. По матрасу и клубку простыней он прокрался к двери, непроизвольно сжимаясь при каждом скрипе досок, сгибающихся под его весом. И вот его потные пальцы уже обхватили дверную ручку.

Фишер закрыл глаза и сосчитал про себя до десяти, собираясь с духом и успокаивая дыхание. Он знал, что следующие минуты будут решающими. Останется ли он в живых или погибнет от рук и клыков новых кровососов, зависит от того, что случится сейчас. Он повернул ручку и начал осторожно, дюйм за дюймом, приоткрывать дверь, пока та не распахнулась. Фургон вздрагивал каждый раз, когда его колеса наскакивали на корни или камни так называемой дороги. Низкие ветки едва не царапали крышу повозки. Фишер пригнулся, взяв низкий старт. Он следил за дорогой, пытаясь по ритму движения определить лучшее время для прыжка.