Книга Самое Тихое Время Города - Екатерина Кинн

– Я не… Спасибо!

Мгновение поколебавшись, Андрей распахнул дверь в большую комнату, в мастерскую. Вика радостно заявила:

– Как у вас красиво! Как у настоящего художника.

– То есть я не настоящий? – засмеялся Андрей.

– Настоящий, – шепнула Вика.

– Проходите. – Он повел рукой, приглашая ее в комнату. Пододвинул ей тяжелое кожаное кресло. – Вы не замерзли? Дать вам плед? – В прошлый раз Вика была словно прозрачная, а сегодня – совсем другая. Живая. Что-то изменилось… Вика поерзала в кресле, кресло скрипнуло.

– Не замерзла. Но плед можете мне дать, так мне будет уютнее, – чуть капризно протянула она, забираясь в кресло с ногами. Андрей набросил на нее свой клетчатый плед, и она укуталась в него по самые глаза. – Между прочим, я пью вино, – заявила она. – Почему-то именно вино я пить могу где угодно – хоть у вас, хоть у себя дома. Я проверяла.

Андрей с готовностью вытащил бутылку молдавского кагора.

– Такое пьете?

– Конечно, то, что надо! Давайте скорее бокал. – Она выпростала руку из-под пледа.

Андрей хотел включить свет, но не стал. Зажег три свечи в черном кованом подсвечнике. Вика смотрела сквозь бокал на свечу, и вино в бокале светилось темно-красным. Лицо ее стало пугающе серьезным.

– Андрей, – осторожно заговорила она, пригубив, словно бы для храбрости, – я ведь к вам не просто так пришла. Меня папа прислал и просил вас прийти к нам снова. Он хочет познакомиться с вами и поговорить.

– А… мама ваша ведь сказала, чтобы я…

– Это вовсе не важно, – перебила Вика. – Просто мама боится, что нас… найдут.

Андрей замер с незажженной свечкой в руке.

– Погодите, не зажигайте. Я сама. – Она осторожно и изумленно, словно это было для нее редким праздничным священнодействием, зажгла свечу. Она стояла и смотрела на нее с восторгом ребенка, увидевшего новогоднее нехитрое чудо.

Андрей тихонько забрал у нее свечу и вставил в чашечку подсвечника:

– Я думал, вы огня боитесь.

– Наоборот, я его очень люблю. Люблю греться у печки и внутрь смотреть, как дрова горят. Послушайте, – ее лицо стало очень серьезным, – я должна вам все рассказать.

– Что рассказать, Вика?

– Ну… как мы стали такими.

– Может, потом?

– Нет, сейчас. Я хочу рассказать вам обо всем сама, – строго ответила она. Немного помолчала и все так же строго начала: – Я умерла в тридцать восьмом, двенадцатого ноября. Странно звучит, правда?

– Я уже привык, – отозвался Андрей. – Вы говорите, говорите.

– В общем, мы сначала жили… в Лефортове, на Краснокурсантском.

– А почему сейчас живете на Маршала Вершинина?

– Не знаю. Но квартира точь-в-точь такая, как у нас была, пока мы… были живы. Я училась в школе, и у нас там было много девочек и мальчиков из интеллигентных семей. Почти весь класс такой был. Я со всеми дружила. Мы собирались, стихи читали, чай пили, провожали друг друга до дому. Светка все время где-то пропадала, мама беспокоилась. А папа у меня архитектор. Я не знала точно, чем он занимается. Знала только, что он работает над каким-то секретным проектом, очень-очень важным. Вот. Мне было семнадцать лет, и я заканчивала школу, а Светке – одиннадцать. Это началось еще летом, после того как мы вернулись из Коктебеля. Папа вечером работал у себя, как обычно, и вдруг звонок. Я подошла. Спрашиваю: «Вам кого?» Мне мужским голосом отвечают: «Академика Фомина». Я говорю: «Простите, он сейчас очень занят, он работает, перезвоните завтра, пожалуйста». А там как-то странно засмеялись и говорят: «Ах, работает, значит? Ну-ну, пусть старается…» И гудки. Я очень испугалась, но папе сразу не сказала, потому что у нас так было заведено – если папа сел работать, то нельзя ни шуметь, ни входить к нему. Сказала утром, а он меня потрепал по щеке и говорит: «Ничего страшного, малыш. Ничего не бойся». И правда ничего не было. Начался сентябрь, школа у меня и у Светки. Все как обычно. Сентябрь прошел, октябрь, а шестого ноября, перед праздником, снова позвонили и попросили папу. Папа взял трубку, поговорил, потом в кабинете заперся. Я не знала, кто ему звонил и зачем, поняла только, что разговор был какой-то неприятный. Праздники прошли, мы три дня отучились – все как обычно. Двенадцатого я после школы зашла к подруге. Сижу у подруги – мама звонит: «Немедленно приходи домой. У нас большое несчастье. Только никому ничего не говори». Я пошла домой, подруга, слава богу, ничего не спрашивала – раз мама сама позвонила, значит, что-то важное. Прихожу, а мама говорит: «Папе пришла повестка с Лубянки. Он только что звонил, просил, чтобы мы собирали вещи. Сегодня вечером мы поедем в Абинск, к папиной бабушке. Поняла?» Я только спросила: «Мам, а где Светка?» – «Гуляет. Пойди к ней и скажи, чтобы она гуляла, пока я ее не позову». Я пошла, нашла Светку, а потом вернулась домой и стала помогать маме собираться. Мы брали только самое необходимое и старались, чтобы в доме был порядок. Мама сказала – это чтобы не было так заметно, что мы сбежали. Я спросила: «Мам, а от кого и зачем мы бежим? Может, все не так уж плохо? Это, наверное, ошибка, ведь папа – самый лучший из всех, кого я знаю». Мама сказала: «Не говори глупостей. Делай, что я говорю – и молчи».

Вечером пришла Светка и приехал папа. Мы, как обычно, поужинали, папа спросил, собраны ли чемоданы, мама ответила, что все готово. Папа сказал, что у нас билеты на поезд час сорок до Краснодара, а потом в Краснодаре нас встретит машина его друга, он уже обо всем договорился. «Как договорился?» – удивилась мама. «Договорился, и все», – ответил папа. Мы промолчали весь вечер. В половине первого взяли свои вещи и пошли. Я помню, что дверь запирала мама, и, когда она нечаянно уронила на пол ключи, папа очень рассердился и сказал, что теперь весь город будет знать, куда и зачем мы собрались.

Мы вышли на улицу и сразу свернули налево, по Краснокурсантскому. Прошли пару кварталов и слышим: вроде мотор урчит где-то сзади. Идем, а звук все ближе, ближе – словно машина прямо за нами едет. Оглядываемся – и правда едет. Черный автомобиль. Папа тихо говорил, но мы его услыхали: «Бросайте чемоданы и разбегайтесь в разные стороны, подальше от машины». Мы так и сделали. Мама Светку схватила за руку, меня в плечо толкнула и говорит «Беги». Я как побежала – не вижу куда, но бегу, бегу. Сзади выстрелы и крик. Папин голос. Ох, Андрей, меня так пробрало от этого голоса! Страшно очень, а папу до чего жалко! Убили его первого, а он успел еще крикнуть: «Бегите, спасайтесь!» Господи, как я бежала! А они всё стреляют и стреляют. Мотор урчит – машина за нами по пятам, а из нее прямо и палят, и палят. Светку убили, потом маму. Я оглянулась – они обе лежат, не шевелятся – и свернула в первый попавшийся переулок. Они машину остановили, выскочили – и за мной. Догнали, повалили на землю, прижали, но тут подошел кто-то и таким голосом жутким говорит: «Отставить!» И сам выстрелил в меня. Прямо в лицо. Очень мне было больно, так больно – мне показалось, что у меня голова взорвалась. Потом стало темно, а потом я очнулась и пошла. Иду и чувствую себя так, словно что-то потеряла. Оглядываюсь – лежит девушка в светлом пальтишке, вся в крови, глаза одного нет… в общем, увидела себя. Мертвую. Испугалась очень. И побежала скорее. Потом подумала – ведь я мертвая, значит, ОНИ меня не увидят. Подумала – вдруг мама с папой и Светка тоже вот так, как я? И меня ищут, плачут? Я тогда пошла домой, хотя и страшно мне было… так страшно… Пришла домой, открываю дверь – а там мама стоит. «Викушка, – говорит, – нашлась, детуся наша!» И обе как заплачем! Вот и все. Потом наш дом снесли. – Вика застенчиво улыбнулась. – А наша квартира сама собой «переехала» сначала на Остоженку, потом в Медведково, а потом туда, на Маршала Вершинина. Мы и сами не знаем, как это получается. Просто просыпаешься однажды на новом месте.