Книга Анжелика. Тулузская свадьба - Анн Голон

Замок спал. Длинная юбка Анжелики подобно осенней листве шелестела по каменным плитам пола.

И вдруг, откуда ни возьмись, раздался этот взрыв пронзительного смеха, который заставил ее остановиться. Ничего похожего Анжелика никогда раньше не слышала, казалось, это хохочет призрак. Смех продолжался, нарастал, превращаясь в пронзительный вопль, и тут же срывался на отрывистые вскрики. Он доносился из приоткрытой двери в глубине галереи.

Затем послышался шум выплеснутой воды, и смех резко оборвался. Мужской голос произнес:

— Теперь, когда вы успокоились, я готов вас выслушать.

Так же, как и в тот раз, когда она впервые осмелилась подняться наверх, Анжелика услышала голос Жоффрея де Пейрака. Она потихоньку приблизилась, заглянула в дверную щель, но увидела только спинку кресла, в котором сидел муж, и его руку, лежащую на подлокотнике. А перед ним прямо на плиточном полу на коленях в луже воды стояла очень красивая незнакомка. Ее роскошное черное платье насквозь промокло. Пустое бронзовое ведерко для охлаждения изысканных вин валялось рядом, недвусмысленно указывая, на какие нужды была использована его вода. Длинные черные волосы загадочной женщины прилипли к вискам; она в смятении смотрела на обвисшее кружево своих манжет.

— Так вот… — задохнулась она, — так вот как ты обращаешься со мной?

— Вы сами меня вынудили, красавица моя, — мягко укорял ее Жоффрей снисходительным тоном. — Я не мог позволить вам и дальше унижаться передо мной. Вы бы сами мне этого никогда не простили. Довольно, Карменсита, встаньте. В такую жару ваше платье вскоре высохнет. Присаживайтесь вон в то кресло напротив меня.

Дама с трудом поднялась. Роскошная красота этой статной женщины была достойна полотен Рембрандта и Рубенса.

Ее черные, широко распахнутые глаза смотрели прямо перед собой с выражением немой растерянности.

— Так в чем же дело? — поинтересовался граф, и Анжелика вздрогнула, так как этот голос, отделенный от лица своего незримого хозяина, обладал пленительным очарованием, притягательность которого она уже однажды испытала. — Полноте, Карменсита, больше года прошло, как вы покинули Тулузу и отправились в Париж с супругом, чей высокий пост был залогом вашей блестящей жизни. Вы проявили неблагодарность по отношению к нашему ничтожному провинциальному обществу, ни разу не удостоив нас ни единой вестью о себе. И вдруг внезапно вы обрушиваетесь на дворец Веселой Науки, крича, требуя… Чего именно?

— Любви! — прерывистым и хриплым голосом выпалила женщина. — Я не могу больше жить без тебя. О, прошу, не перебивай меня. Ты ведь не знаешь, какой пыткой был для меня весь этот бесконечный год. Да, я полагала, что Париж утолит мою жажду удовольствий и развлечений. Но даже на самых великолепных праздниках королевского двора я изнывала от тоски. Я вспоминала Тулузу, розовый дворец Веселой Науки. С удивлением я замечала, что всякий раз, когда я говорила о нем, мои глаза сияли, и все смеялись надо мной. У меня были любовники, но их грубость будила во мне отвращение. И тогда я поняла: мне нужен только ты. Ночами я не смыкала глаз, и мое воображение рисовало тебя. Я видела твои глаза, горящие огнем страсти, такой жгучей, что я изнемогала от желания, я вспоминала твои искусные руки…

— Мою изящную походку! — усмехнулся Жоффрей де Пейрак. Он встал и подошел к ней, намеренно подчеркивая свою хромоту.

Женщина пристально смотрела на него.

— Не пытайся оттолкнуть меня своим презрением. Твоя хромота, твои шрамы — что они стоят в глазах тех женщин, которых ты любил, по сравнению с тем счастьем, что ты им дарил?

Она протянула к нему руки.

— Ты даришь им блаженство, — прошептала она. — До того, как я узнала тебя, я была холодна как лед. Ты зажег во мне пламя, и оно сжигает меня.

Сердце Анжелики стучало так сильно, словно хотело разорваться. Она сама не понимала, чего боится, возможно, того, что рука ее мужа ляжет на это великолепное смуглое плечо, с таким бесстыдством выставленное напоказ.

Но граф по-прежнему стоял, опираясь о край стола, и невозмутимо курил. Анжелика смотрела на него сбоку, и изуродованная сторона лица была не видна. Внезапно перед ней предстал абсолютно другой человек, точеный профиль которого, в обрамлении густых черных волос, совершенством и чистотой линий напоминал медальные лики.

— «Увы, не сможет искренне любить он ту, что слишком сладострастна», — процитировал Жоффрей де Пейрак, небрежно выпуская изо рта облако голубоватого дыма. — Вспомни правила куртуазной любви, которым тебя учили в отеле Веселой Науки, и возвращайся в Париж, Карменсита, твое место там.

— Если ты прогоняешь меня, то я уйду в монастырь. Впрочем, мой муж давно жаждет меня туда заточить.

— Превосходная идея, дорогая. Я слышал, что в Париже благочестие в моде и там открывают множество приютов для набожных. К примеру, совсем недавно по приказу королевы Анны Австрийской для бенедиктинок был возведен великолепный монастырь Валь-де-Грас[76], и монастырь ордена визитандинок в Шайо[77]также весьма известен.

Глаза Карменситы пылали гневом.

— И это все, что ты счел нужным ответить мне? Я намерена заживо похоронить себя под монашеским покрывалом, а тебе меня ничуть не жаль?

— Мне отпущено слишком мало жалости. Вот кому действительно стоит посочувствовать, так это герцогу де Мерекуру, твоему мужу, который поступил опрометчиво, когда привез тебя из Мадрида в карете своего посольства. Впредь даже не пытайся втягивать меня в свою бурную жизнь, Карменсита. Позволь мне еще раз напомнить тебе некоторые правила куртуазной любви: «У любовника не должно быть сразу двух возлюбленных». И еще: «Новая любовь убивает старую».

— Это ты о себе или обо мне? — спросила Карменсита. Лицо испанки стало мраморно-белым, особенно в сравнении с черными локонами и платьем. — Ты так говоришь из-за этой женщины, твоей жены? Я считала, что ты женился на ней из меркантильных соображений. Какая-то история с землей, по-моему… А ты избрал ее в возлюбленные? О, я уверена, в твоих руках она станет великолепной ученицей! Как и меня, ты сумеешь ее убедить в том, что она — единственная из женщин… Но я знаю тебя. Ты жесток! Пройдет совсем немного времени, и ты бросишь ее, как игрушку, которая перестала тебя забавлять… Ха! Убеждена, это не продлится долго. Но как ты — ты! — мог полюбить северянку?!