Книга Падение в бездну - Валерио Эванджелисти

Падре Михаэлис ехал, не обращая внимания на ужасные картины, которые время от времени возникали среди роскошной, буйной зелени местных долин. Он опасался только одного вопроса, который Симеони ему уже задал и на который он обещал ответить на обратном пути. Проехав довольно большое расстояние, он услышал цокот копыт лошади Симеони, догонявшего его, и понял, что момент наступил. Он вздохнул и стал ждать вопроса.

— Падре, — сказал Симеони, — вы обещали мне вести от Джулии. Я очень волнуюсь за нее и почти не сплю. Когда я смогу ее увидеть?

— Успокойтесь, Джулия вне опасности. Вы прекрасно знаете, что я ее освободил и спрятал в надежном месте, чтобы оградить от преследований.

— Я знаю и вечно буду вам за это благодарен. Она все еще в убежище?

Падре Михаэлис утвердительно кивнул головой.

— Да, в Париже. Я спрятал ее в доме друга, преданного делу ордена иезуитов. Вы увидите ее сразу же, как только французские войска будут выведены из Италии и вы сможете свободно вернуться в столицу. Думаю, это вопрос нескольких дней.

— Не знаю почему, но вот уже целый год она не отвечает ни на одно мое письмо, хотя было время, когда я писал по письму в день.

— Очевидно, из осторожности. Она боится вас скомпрометировать.

Михаэлис наловчился врать, не меняя тона. Он велел Лорану Виделю перехватывать всю поступающую и уходящую корреспонденцию и читать ее, а потом сжигать. Такое одиозное решение было принято, чтобы не рисковать безопасностью молодой дамы. По крайней мере, Михаэлис заставлял себя верить в такое оправдание.

— Скоро я ее увижу, и это будет самый счастливый день в моей жизни, — прошептал Симеони и отстал от иезуита, словно боясь, что излишняя назойливость помешает сбыться его мечте.

Они уже были в виду Сузы, когда заметили, что из города выехал пышный кортеж. Он состоял из пехоты, аркебузиров и лучников, но вид у всех был отнюдь не воинственный. Казалось, они что-то празднуют и поэтому с таким воодушевлением размахивают штандартами цветов Савойского дома и знаменами, украшенными французскими лилиями. Среди солдат виднелись священники в полном облачении. За ними шла толпа, выкрикивая приветствия в адрес тех, кого пока не было видно.

Удивленный Михаэлис остановил лошадь на невысоком холме поодаль от движущейся колонны. Симеони сделал то же самое и о чем-то его спросил, но иезуит не услышал. Колонну возглавляли нестройные ряды аркебузиров. Ими командовал всадник, закованный в стальную кирасу. Увидев путников, он подъехал к ним, поглядел на них сквозь щель в забрале и поднял забрало. Показалась небритая, грубая физиономия с косматыми бровями.

— Мы познакомились несколько месяцев назад, но вы, видно, меня не помните, — сказал он, обращаясь к Симеони. — Франсуа дю Плесси де Ришелье по прозвищу Монах.

— Я вас запомнил, — ответил Симеони без радушия, но и без враждебности. — Что это вы празднуете?

Ришелье показал на толпу за плечами.

— Мы не празднуем. Мы сопровождаем в Париж герцога Эммануэле Филиберто Савойского. Его брак с Маргаритой, сестрой его величества Генриха Второго, — одно из условий договора в Шато-Камбрезисе.

— А зачем вам столько вооруженных воинов, капитан? — спросил падре Михаэлис. — Мне кажется, дорога отсюда до Парижа не опасна.

Ришелье свирепо ухмыльнулся.

— Дело в том, что во Франции много славных шпаг и пороха. Настоящая война только начинается. Настало время гугенотов.

Капитан отсалютовал, опустил забрало и отъехал. Михаэлис заметил, как побледнел Симеони. Он не расслышал, что именно тот сказал, но общий смысл уловил:

— Мне надо немедленно увидеть Джулию.

А вот следующая фраза сомнений не вызывала:

— Мне надо что-нибудь выпить.

Михаэлис слабо улыбнулся.

— О, сейчас выпивка вам будет. Следуйте за мной. В Сузе полно таверн.

НАСИЛИЕ

— Как вам это удалось? — воскликнул Триполи, врываясь в гостиную.

Должно быть, он нашел дверь открытой и вошел без церемоний. И это было неудивительно. С того дня, как ушла Жюмель, дом Мишеля пребывал в запустении, несмотря на все старания Кристины. Входная дверь зачастую всю ночь оставалась открытой.

— Как вам это удалось? — повторил Триполи. — Вы не человек, вы сущий дьявол!

Мишель отложил тетрадь, куда что-то записывал, пользуясь короткой передышкой, которую ему дали дети, и ошарашенно посмотрел на друга.

— Как мне удалось что?

— С такой точностью предвидеть смерть короля!

У Мишеля перехватило дыхание.

— Как? Он умер? Я знаю, что он ранен на турнире.

— Умер! Умер! Вот-вот повсюду разнесется траурный колокольный звон.

— Бедняга… Мне очень жаль, — почти машинально произнес Мишель.

— А мне ни капельки не жаль. Он был скотина и мерзавец.

Триполи поднял кулаки, словно хотел бросить вызов тени монарха.

— Но нам сейчас это неинтересно. Нам важно, что вы предвидели событие в мельчайших деталях.

Если бы Мишель не был так подавлен, он бы воспринял это признание с гордостью. Но он всего лишь неохотно кивнул головой.

— Да, теперь я вижу, что так оно и есть. Достаточно будет заменить ячмень на пшеницу…

Триполи вытаращил глаза.

— Вы о чем? Оставьте в покое злаки! Я говорил о тридцать пятом катрене первой центурии ваших «Пророчеств». Я выучил его наизусть, ибо он войдет в историю:

Le lyon jeune le vieux surmontera

En champ bellique par singulier duelle:

Dans caige d'or les yeux lui crevera:

Deux classes une, puis mourir, mort cruelle.

Молодой лев победит старого

В странном поединке в ратном поле.

Проколет глаз сквозь золотую клетку:

Из одного станут два, затем — мучительная смерть[20].

— Потрясающе! Потрясающе! — заключил Триполи и упал в кресло, словно энтузиазм лишил его сил.

Мишель постарался собрать все свое внимание.

— Извините, но я не понимаю. Где здесь намек на Генриха Второго?

— Вы что, издеваетесь? — с подозрением спросил Триполи и подмигнул. — Да нет, я понял, это вы меня испытываете. Ведь ясно как божий день, что два льва, из которых один победил другого, это Генрих и его соперник на турнире двадцать девятого июня, граф Габриэль де Монтгомери. Он действительно ранил короля в глаз, проколов ему золотое забрало шлема, которое вы называете caige, намордник. Теперь Генрих мертв и горит себе в аду. Вы называете его смерть жестокой, а я считаю, что он умер слишком быстро. Что вы мотаете головой?