Книга Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка - Александр Сапаров

А я еще больше озаботился безопасностью нашего единственного пока специалиста. И хотя была проведена работа и все вокруг уверились, что венецианца тут больше нет, но наличие стекла было не скрыть, а это наводило на всякие нехорошие для нас мысли. Хорошо еще, что Гильермо сам понимал, что выходить куда-либо ему не стоит.

И тут, как бальзам на душу, пролилось признание Верки Маньшевой, что ее Гиля согласен принять православную веру и пусть боярин готовит обещанное приданое.

Когда я спросил об этом у Гильермо, который уже вполне прилично говорил по-русски на бытовые темы, тот закивал и признался, что да, действительно, он согласен перейти в православие, но чтобы Верка сразу же вышла за него замуж, потому как ему надоело жить бобылем.

Как ни странно, больше всех решением венецианца был доволен отец Варфоломей, которому как раз и предстояло провести все обряды. Он был очень недоволен наличием у нас католика, и сейчас новость о согласии итальянца принять православие легла на его душу.

Отец Варфоломей сразу набросился на бедного стеклодува и начала готовить его к исповеди. Для меня было новостью, что католики, оказывается, переходят в православие третьим чином, то есть через таинство покаяния – исповедь, а потом через причащение на литургии Святым Дарам.

И вскоре у нас появился еще один православный по имени Сашка Дельторов. Наш Варфоломей, оказывается, обладал весьма специфическими знаниями языков и раскопал где-то, что имена Гильермо и Александр на русский переводятся как «защитник», и гораздо лучше, если у нас появится еще один Сашка, чем будет оставаться Гильермо. Только молодая невеста, тихая и скромная шестипудовая Вера, называла своего ненаглядного по-прежнему – Гиля.

Мне же пришлось выполнять свое обещание о приданом, и будущим новобрачным были отписаны земля в вотчине и деньги на обзаведение всем необходимым. Тем более что по моим замыслам все производство со следующего года должно было располагаться в вотчине, под соответствующей охраной, чтобы ни один любопытный глаз ничего не увидел. А здесь, в Москве, при всем желании тайны было не сохранить. Конечно, при переезде я терял возможность работать врачом и оказывать помощь богатым боярам, но для чего же я старался и готовил лекарей? Ведь это все были мои люди, и, в отличие от художников, за их учебу мне никакая казна не платила. Так что в наполовину опустевшей городской усадьбе можно будет обустроить небольшую больничку уже не для бояр, а для городского люда, имеющего кой-какую деньгу.

От Лужина приходили хорошие новости. Нанятые артели возводили мастерские и фундаменты для стекловаренной печи. Кроме того, Ефимка сообщил мне, что в моей новой вотчине есть заброшенная водяная мельница, и восстановить ее будет не очень сложным делом, так как в свое время она захирела из-за конкуренции с монастырской мельницей.

Но если я не оставлю своих мыслей о производстве бумаги, то эту мельницу они всем миром восстановят.

Я сидел у ювелира Кузьмы, молодого парня с небольшой кудрявой бородкой, голубоглазого, напоминавшего какого-то артиста из моей прошлой жизни. Несколько раз я пытал его, почему он ушел от своего хозяина, но Кузьма отшучивался, говорил, что его очень рано будили на работу.

То, что у парня золотые руки, я понял сразу, когда увидел хирургические иглы, которые он мне сделал. Обычное болотное железо мне совершенно для этой цели не подходило, и приходилось покупать небольшими партиями шведское железо, медицинские инструменты, сделанные из него, по крайней мере, сразу не тупились и выдерживали циклы кипячения и пребывания в спирте. Так его иглы были, пожалуй, не хуже немецких, которыми я пользовался до наступления эры микрохирургии. Воодушевленный способностями ювелира, я подарил ему линзу, купленную в свое время на рынке. Кузьма сразу понял ее назначение, и вскоре эта линза была вставлена в специальный держатель и стала служить ему для производства мелких работ.

Сейчас же мы обсуждали с ним вопрос создания первого в мире микроскопа. Приблизительный чертеж я сделал, взяв за образец школьный микроскоп, с которым познакомился еще на заре своей юности и с удовольствием его разобрал. Правда, собрать обратно не смог, но почему-то все детали очень ясно запечатлелись в моей памяти, наверное, этому помог офицерский ремень моего отца.

Делать микроскоп мы собирались из бронзы, а теперь, когда у нас работала стекловаренная печь, я почему-то надеялся, что наш Сашка Дельторов сможет сварить мне достаточно неплохое оптическое стекло.

Но для начала я предложил изготовить простейший однолинзовый микроскоп, который когда-то видел в Политехническом музее. Изготовил его, если не ошибаюсь, профессор Мосолов. Я даже нарисовал Кузьме приблизительный чертеж устройства. И передал ему две стеклянные горошинки для использования в качестве линз.

Кузьма, уже знакомый по своей линзе с ценностью таких вещей, с восторгом принялся за изготовление нового для него предмета, а я со вздохом встал и пошел доносить вечные ценности до своих учеников.

Прошло два дня, и Кузьма сообщил, что мелкоскоп он закончил и было бы неплохо, если бы боярин рассказал ему, а что с этим мелкоскопом надо делать.

К этому дню у меня уже было несколько кое-как сляпанных смотровых стеклышек и стеклянная пипетка. Усевшись за стол, я положил под окуляр тоненькое стекло и, показав Кузьме прозрачную воду из бочки, спросил:

– Чистая вода?

– Чище не бывает, – последовал ответ моего ювелира.

– Ну а теперь посмотрим, – и с этими словами я капнул каплю воды на стеклышко.

Потом, смотря в окуляр, начал наводить винтом резкость. Капля не была прижата покровным стеклом, не было еще у меня этих стекол, и поэтому в глубине жидкости то появлялись, то исчезали быстро двигающиеся тени. Конечно, это были не бактерии, а одноклеточные простейшие, но их вид мог бы напугать кого угодно.

Я уступил свое место Кузьме, тот посмотрел в окуляр, через секунду отпрыгнул от него и начал креститься:

– Господи, избавь меня от страстей таких, так что же, Сергий Аникитович, в чистой воде такие твари живут, а мы-то воду такую пьем!

– Так и есть, живут такие твари везде – и в воде, и в земле, и никуда нам от них не деться. А сейчас посмотри еще раз.

Я взял пипетку и капнул туда же каплю спирта.

Кузьма глянул и поднял на меня глаза.

– Так они, Сергий Аникитович, сдохли все, не шевелятся. Так что, их водка убивает? От оно что, ну, теперь я кажный день по стакану буду пить, мне такие твари в животе не нужны.

Я, ругая себя за ненужный пример, начал объяснять:

– Понимаешь, Кузьма, мы ведь воду-то кипятим, а когда кипятим, все эти чудища дохнут, поэтому все, что кипятилось, можно пить спокойно. Или если вода из колодца хорошего, там тоже таких чудищ мало.

На этом я счел свою лекцию законченной и, забрав микроскоп, отнес его к себе.

К обеду вся усадьба знала, что Кузьма с Сергием Аникитовичем чудищ разных в воде видели, и поэтому пополудни меня навестил поп Варфоломей.