Книга Черное безмолвие - Кирилл Кудряшов

И, в общем-то, верно смеются — какие уж тут враги, в окружении друзей? Не смотря на то, что уровень радиации значительно ниже предельно допустимого, а значит мой порог чувствительности лишь немногим выше, чем у обычного человека, я молниеносно оборачиваюсь к своей койке. На ней восседает моя новая знакомая, черная белка, и таращит на меня удивленные и испуганные глазенки.

— Тьфу, дура! — ругаюсь я, — Напугала меня, зараза.

— Точно, зараза! — соглашается Марат, демонстрируя забинтованный палец. — Когда там, перед воротами, ты, как заправская мадемуазеля грохнулась в обморок, я с дуру решил тебя подхватить, хотя сам готов был завалиться тут же. Так эта тварь так тяпнула меня за палец, что я тебя чуть не выронил на валяющиеся у меня под ногами чьи-то кишки.

— Фу! Марат! — возмущается Катя, сидящая рядом с Сергеем. — Избавь меня от подробностей!

— Да он только для тебя их и говорит, чистюля ты наша. — успокаивает ее Сергей, — Не обращай внимания, и наш грубиян очень быстро умолкнет.

Я присаживаюсь на кровать и протягиваю к белке руку, желая не то погладить, не то просто проверить, укусит она меня, или нет. Нет, не кусает! Она вздрагивает, когда я прикасаюсь к ее жесткой шерстке — видимо настолько непривычны для нее прикосновения человека, — но затем успокаивается и позволяет мне погладить ее и почесать за ушами.

— Ух ты! — восхищается Катя. — А на меня она только шипела!

— А как она сюда-то попала? — спрашиваю я одновременно у всех.

— Так ты ж не дослушала! — продолжает Марат. — Тяпнула она меня, значится, за палец, уселась к тебе не плечо, и шипит, скотина… Мол, не трогай ее и все тут. Словно боялась за тебя, что ли? Ну, мне то как-то побоку, какие нежные чувства вы друг к другу питаете, я ее шибанул кулаком так, что она метра три только по воздуху летела, да метра два еще по снегу юзом прошла, и все! Белка встала, отряхнулась, пошипела на меня для профилактики, и уселась в метре от нас. Тут подбежал Толян, хотел пристрелить эту зверюгу, но я вовремя его остановил.

— Ты? — удивляюсь я, — Ты спас жизнь этой зверушке?

— Ну да, я. А почему бы и нет? Ты, ведь, тогда сказал, что хочешь, чтобы она жила с тобой, а я вижу, как она тебя защищает. Укусила меня, прошла за нами в завод, хотя, я видел, дрожала, как осиновый лист. И все время была рядом с тобой, словно ты ее чем-то приворожила. Тебя на осмотр — она за тобой. Людей сторонится, меня, после того удара, вообще близко не подпускает, но идет следом за твоей каталкой, как привязанная. Словно собачка на поводке, честное слово! Ну и вот, тебя привезли сюда, к нам — Толян матерится, говорит, что нечего тут делать этой хищнице, что она нам всем горло перегрызет, как только мы уснем, а я ему — нет, она Ирку охранять будет!

— Ну да. — вмешивается в наш разговор Толя, — Прямо так он и сказал. Верь ему, конечно! Говорит, «Толя, не трогай эту гадину! Я ее сам придушить хочу за то, что она мне там, в Безмолвии, чуть яйца не отхватила!» Ой? Катенька, прости, пожалуйста!

Любопытно, почему он не извиняется передо мной? Я что, не леди? Ну ладно, какая из меня леди… но ведь все же женщина? Вроде как да. Да и из Катерины леди выйдет препаршивенькая. Так почему же она при каждом мате надувает губки, которые, в отличие от моих, так, наверное, ни разу и не были разбиты в кровь, в то время, как я стала для этих мужиков фактически «своим парнем»? Слава Богу, хоть отливать при мне они пока что стесняются! Разве что Сергей в моем присутствии ведет себя мало-мальски прилично… Ну оно и логично — не могу же я и для него быть «своим парнем»? — со «своими парнями» не спят.

А еще мне интересно, почему я, в отличие от Кати, отношусь ко всему этому вполне нормально? Почему я при случае могу приложить того же Толю крепким словцом, а при надобности — еще и добавить между глаз? Такова «се ля ви», как говорят у них…

— Да пошел ты! — беззлобно отмахивается от Толи Марат. — В общем, вот! Когда тебя привезли сюда, в палату, я уговорил Сашку пустить сюда и белку. Она тут же взгромоздилась на лампу над тобой, и прикорнула там.

— И сколько я уже здесь? — спрашиваю я.

— Кать? Ты тут единственная, кто все это время бодрствовал. Сколько мы здесь?

— Почти одиннадцать часов. — отвечает Катя, сверившись со своими наручными часами.

Окончательно открыв глаза, из которых начисто улетучился белый туман сна, который правильнее было бы назвать глухой отключкой, я оглядываю палату. Пять кроватей — в аккурат для пяти бегунов. И вот они все — все оказались в лазарете после побоища, учиненного Мадьяром.

Я — поцарапанная, побитая, вся в синяках и уже, можно сказать, отошедшая от сражения. Диагноз, доктор? Легко отделалась.

Толя. Примерно в том же состоянии, что и я. Тугая повязка на предплечье — должно быть, пулевое ранение. Даже не бледен — тоже все в порядке. Диагноз, доктор? Жить будет.

Марат. Сидит ко мне лицом, поэтому я не вижу его спины, которая, как я помню, здорово искромсана белками. Наверное по этому он одел рубаху — не хочет демонстрировать нам свои бинты. А вот такое лицо не спрячешь… Повязка с трудом держится на лейкопластыре — белки здорово располосовали ему физиогномию. Буквально чуть не сняли кожу живьем. Такой шрам не исчезнет никогда… Но жить тоже будет — вон с каким аппетитом уплетает сырое мясо, закусывая его синтетическим хлебом. Восстанавливает силы…

Катя. А что ей будет? Катя — она и в Африке Катя. Белок она видела только издали — разве что мою, видимо, пыталась покормить с руки, за что наверняка и получила. Правильно, не фиг трогать мою белку, особенно тем, кто не был там, за стеной. Не видел полчища ее сородичей, сметающие две сошедшиеся в бою армии.

«Армии» — конечно, громко сказано — по количеству ни та, ни другая сторона, на армию не тянула, а вот по сути — вполне.

Сергей — вот уж кому досталось, так досталось. Перебинтован весь, подчастую! Интересно, что произошло с ним там, в Безмолвии, в то время, как я развлекалась то с гранатой Мадьяра, то с ядерной бомбой американцев? Расспрошу попозже.

Эзук… Черт возьми, какой же из меня бегун, если до меня с самого начала не доходит, что Катя не ранена и, следовательно, не занимает койку — сидит рядом с Сергеем. А при этом заняты все пять коек!

Эзук лежит возле дальней стены, отвернувшись от нас, накрывшись с головой одеялом и, кажется, не слышит ничего, что тут происходит.

— Что с ним? — спрашиваю я, кивая головой в его сторону.

— Черт его знает! — с явной неприязнью отвечает мне Марат, — Как мы сюда пришли… То есть, кто то сам пришел, а кого-то привезли, что сути дела не меняет, так он и улегся там, подальше от нас. Улегся, отвернулся, и то ли спит, то ли медитирует. Мне тут Толя про него маленько рассказал, так я, теперь, вообще к нему подходить побаиваюсь…

— Эзук. — тихо зову я, делая шаг к нему. Моя белка спрыгивает с койки и бежит по полу за мной, словно поняв, куда я направляюсь. — Эзук, ты спишь?