Книга Две сестры - Виктория Лайт

Лицо Флер помрачнело.

– Я поняла гораздо позднее, что он и не думал прощать обиду и забывать про меня. Что все это время он следил за нашей семейной жизнью и вынашивал планы мести. Но шесть лет назад мадемуазель Флер Конде, она же Фрэнсис Ритц, отличалась удивительной слепотой во всем, что касалось реальной жизни. Элайджа был на удивление мил и корректен, и я ни капли не сомневалась в том, что наша короткая встреча – случайность…

– Он попытался тебя вернуть?

– Нет, ты что, – покачала головой Флер. – Не в этот раз. Ему надо было унизить меня. Ударить как можно больнее. И не могу не признать, что у него это получилось. Он избрал весьма эффективный способ мести – он уничтожил меня как актрису.

Вскоре я получила предложение от Филадельфийского Городского Театра. Сразу скажу, не без помощи Форчента, ведь он родом как раз из Филадельфии. Он пригласил главного режиссера театра, бывшего в Париже проездом, на одну из наших постановок. Тот пришел в восторг и предложил мне изумительную роль в его новой пьесе. Я должна была прожить в Америке полгода, объездить чуть ли не всю страну, мне обещали весьма приличные деньги…

Одним словом, предложение было более чем заманчиво. Я с радостью ухватилась за него. Париж мне порядком надоел, да и какой настоящий актер откажется попробовать свое искусство на новых зрителях? Уилфрид был со мной полностью согласен, и хотя ему не очень хотелось покидать привычный круг друзей, он, скрепя сердце, последовал за мной – сумма гонорара была слишком уж заманчива.

Америка мне понравилась. Большая, шумная, немного бестолковая. Но я люблю все новое… Я начала репетировать. Это было великолепно. Очень интересно. Я училась говорить по-английски как заправская американка, все были в восторге от моих успехов. Никогда я не чувствовала в себе столько сил, энергии, таланта, если хочешь. Все, присутствующие на репетиции, плакали или смеялись вместе со мной. Я предвкушала грандиозный успех…

Флер подняла глаза, на ее лице застыло мечтательное выражение. Морис еще ни разу не видел ее столь красивой и воодушевленной.

– Но пьеса с треском провалилась. И премьера, и последующие спектакли. Это было ужасно. Зрители свистели и топали, мне не давали произнести и слова. В печальные моменты они гоготали как гуси, в забавные – в зале не раздавалось ни смешка. Никто не понимал, в чем дело. Директор театра был в ярости. Мы повезли эту пьесу в другие города в надежде, что там публика окажется более восприимчива к прекрасному. Увы… Я даже не помню, какие именно города мы посетили – все они слились для меня в единую вереницу темных залов с гневными криками вместо цветов и дешевых отелей, потому что мы старались экономить на всем…

Голос Флер задрожал. Жалость душила Мориса. Но где найти нужные слова, чтобы утешить ее? Все это произошло слишком давно, и Морис мог только дать ей возможность выговориться.

– Я никому об этом не рассказывала, – призналась она со слабой улыбкой. – Странно, прошло столько времени, а вспоминать до сих пор больно…

– Но в чем же было дело? Неужели пьеса была так ужасна? – спросил он.

– О нет. Ужасной объявили меня, – горько усмехнулась она. – Неизвестно откуда поползли слухи, что француженка абсолютно бездарная актриса, что неискушенная парижская публика слишком избаловала ее своим восхищением, и она пытается накормить изысканных американцев третьесортной игрой.

– Что за бред! – вырвалось у Мориса.

– Да, поначалу я посмеялась. Актерам не привыкать к критике, даже самой безумной. Но потом на меня стали бросать косые взгляды, разговоры затихали, когда я входила в комнату, и постепенно я поняла, что все эти люди, которые рыдали и умирали от смеха со мной на репетициях, на самом деле обвиняют в провале меня!

Через три месяца после того, как я приехала в Штаты, мой контракт был разорван. Никаких гонораров мне не выплатили, естественно. У меня даже не было денег на обратный билет. Но все это можно было бы пережить, если бы не одно обстоятельство… Я действительно начала сомневаться в себе. Я так привыкла доверять зрителям. Они никогда не подводили меня. Неужели американцы настолько отличаются от французов, что в то время как последние считают меня гениальной, первые освистывают за бездарную игру? Возможно ли это? Конечно, нет. Значит, я либо стала плохо играть, либо никогда не умела делать этого профессионально, и в новой пьесе в чужой стране продемонстрировала это…

– Флер, но это же смешно. Невозможно стать в одночасье плохой актрисой. Я не читал о тебе ни одного отрицательного отзыва.

– Конечно, ни одной подробности о моих американских гастролях в газеты не попало. По крайней мере, в европейские. Но об этом я узнала гораздо позднее, тогда мне казалось, что о моем позоре знает уже весь мир…

Но самый неприятный сюрприз для меня приготовил мой драгоценный супруг. Уилфрид настолько свыкся с мыслью, что женат на прекрасной актрисе, что воспринимал каждый гневный выпад против меня на свой счет. И однажды в порыве праведного негодования заявил мне, что не может позволить, чтобы его титул и громкое имя склоняли по-всякому в великосветских гостиных. Дескать, он и так значительно опозорил себя и свой род, связавшись с женщиной моей профессии. Некоторым искуплением служила моя репутация и слава, но сейчас, когда ни от первого, ни от второго не осталось и следа… Он возмущен до глубины души и очень сожалеет о случившемся, но у него открылись глаза… Он желает развестись со мной и рассчитывает на мое понимание…

– Негодяй, – бросил Морис. – Господи, Флер, где я был все это время?

– Хорошо, что ты есть хотя бы сейчас, – благоразумно заметила она. – Я приучила себя не желать слишком многого. Это бывает слишком больно.

– Продолжай, пожалуйста, – попросил он. – Чем закончился весь этот ужас?

– Итак, что мы имеем? Брошенная, униженная женщина, бывшая актриса, боящаяся даже подумать о сцене и вынужденная продать обручальное кольцо, чтобы достать денег на обратную дорогу. Впрочем, оно мне было уже не нужно. В последнюю ночь перед отъездом я сидела в номере и размышляла о том, что же я буду делать дальше. Никаких здравых мыслей мне, естественно, в голову не приходило. Все предали меня – мое искусство, близкий человек. Я внезапно поняла, что я очень мала и слаба. И что у меня совсем не осталось сил…

И тут в мой номер вошел Элайджа Форчент. Не могу сказать, что я очень удивилась – последние события лишили меня способности удивляться чему бы то ни было. Но когда он заговорил… Я и не думала, что у человеческого существа может быть такая черная душа. Он пришел рассказать мне, что весь этот провальный прием был организован им. Что он потратил огромные деньги, нанимая людей именно для того, чтобы те освистывали мои выступления. Что ни на одном спектакле не было ни одного случайного зрителя. И что даже само приглашение в театр Филадельфии было инициировано им, когда он убедился в том, что достаточно подготовлен к моему приему.

Сейчас меня удивляет моя реакция. Видимо, я была настолько измучена, что у меня не хватило сил взять чемодан и выйти из номера. Я сидела и слушала его, и даже не могу сказать, что я разозлилась. Все это казалось логическим продолжением моих злоключений. Карьера моя разрушена, вера в себя подорвана, я сама была предана и покинута человеком, на которого я рассчитывала, несмотря ни на что. Зачем нервничать? Чего еще бояться? Оказывается, было чего.