Книга Мои посмертные приключения - Юлия Вознесенская

Нам не повезло. Мы прошли только половину пути к намеченной скале, как из какой-то ямы вылезло трое доходяг. Они закричали, чтобы мы отдали им хлеб по-хорошему.

— Не-ет, — завопил Лопоухий, — это наш хлеб!

Он бросил доски, схватил палку и приготовился драться.

— Стой! — сказала я ему строго. — Их трое и они голодные. Голодный всегда сильнее.

Мы дадим им хлеба и пойдем дальше.

— Как это? — не поверил один из доходяг. — Вы САМИ отдадите свой хлеб?

— Ну да. А что же нам еще делать? Мы дадим вам хлеба, чтобы вы не отняли его у нас силой. Это понятно? Вот, берите.

Я положила на землю три хлеба. Они были страшно голодные, и так набросились на хлеб, что и про нас забыли. А я схватила Лопоухого за руку и потащила его прочь. Вот так и пропали наши дощечки, некогда было их подбирать. Осталась одна палка в руках Лопоухого. Ну да и это хорошо, все-таки оружие…

Когда мы отбежали на безопасное расстояние и оглянулись, мы увидели, что и бежали-то зря: эти трое сидели, уткнувшись в хлеб, и друг на друга-то не глядели, не то что на нас.

— Я должен вернуться и забрать доски? — уныло спросил Лопоухий.

— Да ну их! Другие найдем, — сказала я, чтобы он не очень переживал.

А он и не переживал. Он сразу же забыл про них, как только отвернулся. И начал клянчить хлеба:

— Да-а, чужим даешь, а мне жалеешь!

Пришлось дать ему кусочек. А за ним другой, это уж как водится. Он остановиться не может, пока все не подъест. Всего три хлеба у нас осталось на дорогу, а мы еще от дома едва отошли.

Но уж если не повезет, так не повезет.

Только мы забыли про эту троицу, как навстречу нам попалась девушка-старуха. Шла она нога за ногу, вся какая-то горбатая, а лицо — молодое. Только уж такое несчастное и унылое, что на него и смотреть не хотелось.

Поравнявшись с нами, она тихо спросила:

— Где дорога к озеру Отчаяния?

— Тебе зачем туда?

— Уснуть бы… Очень тяжко мне.

Я молча протянула ей хлеб. Лопоухий ничего мне не сказал — тоже ее пожалел, значит… Хлеб должен ей помочь, ведь она его не отняла, а получила в подарок.

Были у нас еще встречи, и попадались нам все такие доходяги, прямо хуже Лопоухого! Каждому по кусочку, каждому по кусочку… В общем, когда мы подошли к той скале, у нас всего полхлеба осталось, мы его и съели. Сели мы у скалы спиной друг к другу, чтобы не стать для кого-то легкой добычей, и уснули. Потому что устали очень.

Проснулась я от запаха свежего хлеба.

Подумала — снится. Открыла глаза и вижу: передо мной лежит хлеб, а над нами белая птица кружит и не улетает. Так она и кружила, пока я Лопоухого расталкивала, пока мы с ним половинку хлеба жевали. Другую-то половину я приберегла, я ведь запасливая!

Потом мы встали, чтобы дальше идти, а эта белая птица будто понимает: она вперед полетела. А мы за ней пошли и скалу впереди заметили, за которой она скрылась.

Вот так вот, от хлеба до хлеба, от скалы до скалы, мы и дошли с другом моим Лопоухим до самого моря. До моря!

Сначала ветер стал какой-то незнакомый, мокрый, что ли… Потом вместо надоевшего тоскливого зуда мы услыхали такое: уш-ш-ш… уш-ш-ш… уш-ш-ш… А после пошли горы из песка. Невысокие, но идти трудно, ноги вязнут. Потом мы взошли на одну горку, вперед поглядели, а там — вода. Много! Я и вспомнила:

— Знаешь, Лопоухий, что это такое?

— Водичка!

— А как называется?

— Скажи сама!

— Море это называется, глупый!

— Море… А я знаю, море должно быть синее!

— Чего-о?

— Синее море… — Вот чудак-то!

— Ты что, не видишь? Серое оно, как ты и я. Выдумал тоже — синее. Что такое — синее?

— Не знаю…

— Тогда молчи!

— Молчу. Ты только не бросай меня тут одного. Не сердись.

Во дает! Ну дурачок и дурачок, что с него взять? Пить море мы не стали, побоялись. Но подошли к нему близко-близко и стали мыться. Мы очень давно не мылись. Нам понравилось. Классно помылись! Лопоухий после мытья даже похорошел.

— Ты теперь на зайчика похож, — сказала я ему.

— Кто такой? — спросил он подозрительно.

— Зайчик-то? Ну, серенький такой, с ушами.

— Не кусается?

— Нет.

— Тогда ладно. Буду похож.

А потом мы увидели около моря большой город и пошли к нему. Скоро дошли, потому что очень он нам издали понравился. Он и вблизи был не хуже. В городе были дома красивей лагерных бараков и даже красивей нашего домика. У них было много окон, двери были и еще такие штуки… балконы называются. Тоже красивые, железные! Мы вошли в этот город и стали в нем жить.

Люди в городе были хорошие. Они совсем между собой не дрались почти, только если скандалили. Правда, скандалили они часто.

Но так, ни с того, ни с сего, да еще на незнакомых, почти не нападали. Главное, никто не ел своих. Те самые хозяева, что у нас в лагере зверствовали, сюда тоже прилетали и кой-кого уносили в когтях. Но чтобы загрызть кого прямо на глазах у всех — нет, этого не было. В общем, даже Лопоухий согласился, что это мы очень правильно сделали, что пришли сюда.

Дом у нас появился, классный такой дом.

Тут полно пустых домов, занимай какой хочешь — никому не жалко. Вот мы приглядели один такой и заняли. Над ним была настоящая железная крыша, окна, а внутри — стол и два таких, на чем сидят. Ух, и здорово! Первое время мы с Лопоухим только и делали, что на этих сидели. Ногам очень удобно, и руки можно на стол положить. Сидим, смотрим друг на друга и успокаиваемся.

Никто нам не мешал. Иногда кто-нибудь из горожан заглянет в окно, увидит нас, выругается и отчалит. Мы их не очень боялись: мы были крепче, и у нас палка была. А еще эти, на чем сидят. Ими тоже обороняться можно, я это сразу сообразила.

— Мы тут всегда будем жить? — спрашивал меня Лопоухий.

— Посмотрим, — отвечала я. Но и сама думала, что лучше места нам не найти.

Мы часто ходили к морю смотреть на него. Садились рядом на берегу и смотрели.

Та белая птица, что хлеб носит, увидела нас тут и стала хлеб сюда приносить. Прилетала она из-за моря, а потом опять туда улетала. Я знала, что один хлеб — это один день. Так и Лопоухому сказала. Он, как всегда, ничего не понял, только протянул:

— Какая ты умная!

Умной быть хорошо, это даже он понимал.

А люди в городе все были глупые. И все ругались.

Идешь по улице, а кто-то навстречу идет.

Я на него даже не смотрю, а он пристает: