Книга Письма в Древний Китай - Герберт Розендорфер

Да, это большая проблема, согласился Юй Гэнь-цзы, однако большеносые долго ее не замечали. В ответ на мой вопрос, как выносят эту копоть животные и растения, он сообщил, что о животных он ничего сказать не может, потому как в них не разбирается, зато хорошо разбирается в деревьях, а с ними дело обстоит действительно очень плохо. Они этой копоти не выносят, точнее, уже не выносят. «А что с ними происходит?» — спросил я. Как что? — отозвался мастер Юй Гэнь. Они гибнут. Сначала желтеют и увядают, опускают ветви, а потом умирают и валятся на землю. Первыми гибнут хвойные (они, считай, уже погибли), потом — лиственные деревья. Если бы мы с вами выехали за город, сказал он, то нам недолго пришлось бы искать, чтобы обнаружить в лесу такие проплешины и прогалы, увеличивающиеся с каждым годом. Еще немного, возможно, всего несколько лет — и говорить придется уже не о прогалах, изредка попадающихся среди здорового леса, а об уцелевших островках зелени посреди безжизненного чернопенья. А еще через несколько лет не станет и их.

Дело в том, что большеносые, в своем безумном стремлении шагать куда глаза глядят, в течение десятков и даже сотен лет сбрасывали на лес и вообще на природу все свои отходы.

— Деревья, они же не могут крикнуть и позвать на помощь, — говорил Юй Гэнь-цзы. — Они лишь жалобно шелестят своими листьями. Вот их и насиловали все кому не лень. Они мужественно боролись, но настал миг, когда все их силы оказались исчерпаны. Пройдет еще немного времени, и у нас скорее всего больше не будет леса.

— Что же делается, чтобы предотвратить это? — спросил я.

— Ничего не делается, — махнул рукой мастер Юй Гэнь. — Правда, мы — я и мои товарищи, — выступаем, кричим, так сказать, от имени деревьев, но те, кто эту грязь производит, сильнее нас, все министры их друзья-приятели.

— Вот оно что, — сказал я. — Понимаю. Министры продажны.

— Да, — подтвердил мастер Юй Гэнь.

— Я так и думал, — продолжал я. (Мир и в этом ничуть не изменился, — добавил я про себя.) — Министры по-прежнему продажны. Старая история. Очевидно, дурное способно пережить века и даже тысячелетия. Пожар уничтожает дом, но клопы остаются.

— Да, так оно и есть, — проговорил мастер Юй Гэнь. — У леса осталась только одна надежда: министры любят охоту (значит, и тут ничего не изменилось). Охота считается господским, благородным занятием, своего рода привилегией. И если в один прекрасный день, — тут Юй Гэнь-цзы поднял руку, — лес начнет гибнуть и там, где охотятся министры, если там не станет больше косуль и оленей, на которых они могли бы охотиться, тогда, возможно, и министры захотят что-то предпринять для спасения леса. Однако тогда скорее всего будет уже поздно.

Я ощутил к Юй Гэнь-цзы глубокую симпатию.

— Я знаю, — сказал я, — что у вас нет ни императора, ни вана, который мог бы дать по рукам этим продажным министрам, а то и обезглавить одного или двух из них… — Мастер Юй Гэнь засмеялся.

— Но уверяю вас, — продолжал я, — что казнь продажного министра часто бывает поистине чудодейственным средством! Мира, правда, этим не переделаешь, но зато министры потом несколько лет подряд опасаются брать взятки.

— Вы говорите так, — сказал он, — точно прибыли из другого мира. — Я промолчал. Мне не хочется открывать свое истинное происхождение слишком многим. Сейчас о нем знают только господин Ши-ми и госпожа Кай-кун; ими я хотел бы пока и ограничиться. Кроме того, я еще слишком мало знаю почтенного Юй Гэнь-цзы, чтобы составить о нем достаточно полное мнение.

— Вы правы, у нас больше нет императора, который мог бы дать по рукам продажным министрам, да и министра у нас казнили в последний раз… Очень давно. Лет сто пятьдесят назад.

— Это слишком давно, — заметил я.

— Кроме того, наш последний император и сам был невежественным тупицей.

— Ви-гэй Деревянноголовый? — уточнил я.

— А, вы знаете историю, — сказал он. — В общем, сейчас наша политическая система основывается на том, что император — это сам народ.

— Тогда, — предположил я, — возможно, эта система плоха?

— Нет, — возразил мне господин Юй Гэнь очень серьезно, — система не плоха. Плохи люди.

— Мудрецы учат, — начал я и поправился: — Я имею в виду наших древних мудрецов; они учат, что хороша только та политическая система, которая на плохих людей и рассчитана.

— На плохих или на глупых?

— Что касается политических систем, — сказал я, — то здесь наши мудрецы уравнивают плохих и глупых. Однако вашему миру эти принципы, конечно, кажутся устарелыми. Вы уважаете лишь новые принципы.

Прости, мой милый Цзи-гу, но меня прервали. Свои письма я пишу теперь то у себя, наверху, то здесь, в нижней горнице. Те страницы, которые ты уже прочел, я писал внизу. И тут пришел господин Юй Гэнь и с большим любопытством заглянул в мою рукопись — большеносые ведут себя весьма непосредственно, к чему здесь волей-неволей приходится привыкать, — впрочем, он лишь выразил свое восхищение красивыми иероглифами, которые остались для него, по его словам, «Ки Тайской грамотой». Я сказал ему, не солгав, что пишу письмо далекому другу. Он сообщил, что хочет сегодня вечером посетить одну общественную харчевню, где бывают танцы, и предложил мне пойти с ним. Поскольку я считаю своим долгом знакомиться со всем, чего не знаю, я принял его приглашение. Поэтому я заканчиваю свое письмо. Завтра я положу его на почтовый камень. Возможно, на нем будет лежать письмо от тебя. Мастер Юй Гэнь уже ждет меня внизу. Крепко обнимаю тебя —

твой Гао-дай.

Письмо девятнадцатое

(понедельник, 11 октября)

Мой дорогой Цзи-гу,

уж и не знаю, к чему отнести виденное мною вчера — к частной жизни большеносых или к общественной. Я снова сижу в Го-ти Ни-цзя, в нижней горнице; полдень еще не наступил. С мастером Юй Гэнем мы уже виделись: мы вместе завтракали. Однако после этого он снова направился к себе, чтобы попросить горничную поставить ему холодный компресс на голову. Не то чтобы он был со мной нелюбезен, скорее просто скуп на слова. Сегодня утром он должен был пойти на лекцию, которую читает один его товарищ, тоже лесник. Но здоровье, сказал господин Юй Гэнь, важнее, и вообще в течение ближайших четырех часов его лучше не будить. Я выразил ему глубокое сочувствие, сообщив, что и сам чувствую себя не лучшим образом.

Однако письмо я все же решил написать и после обеда отнесу его на почтовый камень вместе со вчерашним.

Итак, вчера мы с мастером Юй Гэнем отправились из нашего уютного обиталища, именуемого Го-ти Ни-цзя, в общественную харчевню, расположенную не слишком далеко отсюда. Господин Юй Гэнь сказал, что считает меня своим гостем, а потому приготовил для меня сюрприз. Вечер был тих и прекрасен. Мы шли по городу пешком, беседуя о различных предметах. Сюрприз, обещанный мне почтенным Юй Гэнь-цзы, прекрасно ему удался; правда, он оказался несколько грубоватым, вполне в духе мастера Юй Гэня, так что я (даже учитывая общую грубость характера большеносых) мог бы принять это за неотесанность, если бы не те искренность и сердечность, с которыми мастер Юй Гэнь относится ко мне. Кроме того, я едва не угодил в весьма неловкое положение, о чем мастер Юй Гэнь, правда, не догадывался, ибо ему ведь неизвестно, откуда я прибыл в действительности.