Книга Тайный монах - Валерий Макеев

Только теперь я начал осмысливать заумные спичи Наума.

Семёныч поведал мне много интересного.

Впрочем, то, что он мне излагал, да и как он это проделывал, не везде могло бы разложиться по строгим полочкам нашей официальной науки.

По мнению Семёныча, наша физиология носит ещё чисто лабораторный характер. То, что мы знаем, — это физиология животных, а не человека. Мы «с нуля» должны ставить перед собой вопрос: «Что же такое жизнь Человека?»

Очень мало мы знаем о человеческом мозге, позволившем человеку открыть и познать мир.

— Нам предстоит с тобой заняться очень неординарной задачей — исследовать потенциал человека, его мозга, его возможностей влиять, а порой и управлять другими людьми. Для этого мы с тобой должны делать то, на что не способен (да, думаю, никогда и не будет способен) ни один компьютер в мире — объединять, анализировать и синтезировать такие, казалось бы, несовместимые понятия, как цифры, воображения и фантазию, — наставлял меня Семёныч. — Ты спрашивал меня о капиллярах? Так вот в цифрах длина капилляров в мышцах нормального человека достигает 100000 км, а общая поверхность капилляров мышечной системы, открытых и распластанных на поверхности, составляет 6300 метров. Представляешь, какую махину надо изучить и осознать, чтоб ею управлять?

— Это что, мы здесь в лаборатории должны будем изучать такие премудрости? — с неким ужасом, стараясь говорить нарочито по-деловому, поинтересовался я.

О чудо! Наконец-то, в казавшейся мне ранее беззубой «улыбке Кощеюшки», я увидел этот, казалось, на радостях, что его узрели, сверкающий во все стороны света, словно несущий свою ответственейшую службу маяк, — одинокий коренной зуб. Семёныч видно понял, что слишком глубоко он берёт, и со мною надо ещё возиться и возиться:

— Не надо преувеличивать наши возможности. Да, мы здесь попытаемся, решая определённые прикладные задачи, внести свой вклад, я бы сказал, не просто в развитие науки, а в становление понимания мудрости жизни, её философии. А в целом это-то и будет складываться из крупиц знаний, получаемых в своих отраслях физиками, химиками, биологами, физиологами, врачами, да и иными учёными.

Нет, всё же что-то было в Семёныче не от мира сего. То он приземлено щёлкает какими-то астрономическими числами с точностью до пяти знаков после запятой, то, играя как своим воображением, так и воображением собеседника, казалось, отрывается от реальности в какие-то ну просто космические пустоты. Но где-то, на уровне своего подсознания, я чувствовал ту глубину, которую Семёныч не договаривал. Возможно то, что роилось в его сверкающе-лысой однозубой голове, только в какой-то скудной части смогло найти своё отражение в словах. Не всегда чётко осознаваемая бездна невысказанного обитала где-то на уровне его богатого подсознания. Тут у меня появилась крамольная мысль, что наши подсознания также, а может быть, и куда более активно, общаются между собой.

С Владимиром Ивановичем — шефом спецлаборатории — всё было значительно проще. Если можно просто излагать, например, принципы клеточного строения организма. Всё, о чём мы с ним общались, казалось, чётко размещалось на полочки традиционной биохимии и биофизики:

— Итак, продолжим, мил человек, о цифрах. Установлено, что потребность человеческого организма в крови и лимфе составляет 200 000 литров в день…

— Николай Семёныч, — взмолился я, — ну скажите, зачем вы нагружаете меня какими-то астрономическими цифрами, если я ничего не конспектирую, экзаменов или зачётов сдавать не буду?

— Цифры нужны для качественного подхода ко второму этапу — работе воображения. Я хочу, чтобы ты представил, что Человек — это такая же безбрежная вселенная, как и та, которая его окружает. Мы можем говорить о каких-то бесконечно малых или бесконечно больших величинах только в сравнении с чем-то. Но всё ли мы можем измерить? Традиционная линейка примитивна. Она измеряет ничтожно малый сегмент даже не пространства, а плоскости. В принципе, в зависимости от выбора эталона, те же бесконечно малые и бесконечно большие в ином сравнении могут банально поменяться местами.

Если честно — я не догонял. Или же, моё воображение попросту ещё не могло оторваться от накопленных мною материальных знаний.

— Ну, хоть как-то приземлить, увязать с традиционным пониманием материи, атома это можно? — взмолился я, пытаясь приблизиться к полёту мысли Семёныча.

— Долгое время мы считали атом мельчайшим, незыблемым и неделимым, не всматриваясь в его природу. Но сегодня существует иной подход к определению сущности атома, заключающийся в том, что атом — это концентрированная энергия. Вообще, то, о чём мы сейчас с тобой говорим — биохимия, биофизика — это очень близко, а может и существует как-то параллельно с ядерной физикой. Точка — просто огромная концентрация энергии в очень малой массе материи — вот что их роднит. А освобождение атомной энергии может привести к непредвиденным катаклизмам. Об этом знает каждый школьник. Но мы с тобой сейчас, оперируя такими, как ты сказал, астрономическими цифрами, можем вообразить, что человеческий организм — это такое же сжатое пространство с одной стороны — как и атом, с другой — как и Вселенная. И огромные поверхности, заключённые в нашем организме, содержат просто колоссальное количество энергии. А когда максимум энергии заключается в ограниченном пространстве, создаётся потенциальная опасность высвобождения энергии — взрыва, разрушений, катаклизмов…

В моём мозгу, начавшем работать, словно отремонтированный и хорошо отлаженный часовой механизм реставрированного средневекового замка, всплыла чёрно-белая картинка шестидесятилетней давности. Я увидел жуткого бело-пепельного «гриба» атомного взрыва над Хиросимой.

Воображение растормошило свою двоюродную сестру — фантазию. И мне вскоре увиделось дышащее звёздное небо (а с чем ещё мог я ассоциировать Вселенную?). Затем этот кошмарный, но почему-то беззвучный взрыв Вселенной, который выразился в том, что кто-то, будто тщательно вытирая от следов ещё дышащего звёздного неба белоснежную доску, вдруг мгновенно всё стёр. Вокруг осталась только слепящая белизной пустота.

Всмотревшись, я увидел в пустоте один отчётливый контур Человека. Меня охватило просто всесокрушающее желание: «Нет, не дать ему взорваться!». Вдруг нежное земное тепло охватило всё моё естество:

«Мил Человек, пора просыпаться», — я открыл глаза. Меня никто не тряс. Склонившись надо мной, стояли Владимир Иванович и Семёныч, положивший свою руку на моё плечо.

— Ну что, товарищ старший лейтенант, спим на занятиях? — с добродушно-ехидной улыбкой, как ему, наверное, показалось, сострил Владимир Иванович.

— И что снилось? — как-то по-отечески участливо поинтересовался, перестав быть Кощеюшкой, Семёныч.

— Кошмар какой-то, — выдавил я из окаменевшего горла звуки, преображая их пересохшими губами в слова. — Хиросима. Вселенная. Взрыв. Человек…

— Успокойтесь, — нежно-тёплая рука Семёныча смахнула испарину с моего лба. — Не надо смотреть на сны, как на банальное отображение нашей действительности в прошлом или даже в будущем. Сон — это игры вашего подсознания с отдыхающим в это время сознанием, которое что-то вам подсказывает, на что-то хочет обратить ваше внимание.