Книга Саламандры. Книга 1. Трилогии огня - Ник Кайм

— Если Н'келн достоин быть капитаном, так почему он не взял громовой молот Кадая? А молот сейчас пылится в зале Реликвий, забытый и оскорбленный тем, кто побоялся взять его в руки, хотя это положено ему по праву.

Тсу'ган неуверенно покачал головой:

— Нет. Н'келн отказался от молота из уважения.

Но прозвучало это не очень убедительно.

Иагон принял абсолютно невинный и беспристрастный вид:

— Разве?

Тсу'ган покинул общежитие в молчании, отягощенный собственными мыслями. Боль должна успокоить растревоженный разум. Он немедля направился к солиториумам. И там, в темноте, под взглядом своего тайного наблюдателя, отдавался пагубному пристрастию снова и снова, в надежде, в тщетной надежде, что со следующим касанием жезла его совесть успокоится. Но она не успокаивалась, и чувство вины грызло его всю дорогу, пока он шагал по длинным переходам зала Реликвий, укутанный лишь в простой зеленый плащ.

Строгая галерея из черного мрамора была увешана почетными наградами и памятными реликвиями героев давно минувших лет. Чернота камня, его гладкость и массивность навевали печаль, вполне, впрочем, уместную для атмосферы благоговения в этом священном месте. Здесь, в боковых комнатах и глубоких альковах, стояли алтари, посвященные Хавьеру, Кесару и даже древнему Т'келлу. Артефакты, слишком ценные, чтобы предать их огню, и слишком почитаемые, чтобы передать их кому-то по наследству, покоились в них вместе с печатями чистоты, медалями и прочей данью их памяти. Реликварии были сделаны из костей обеих ног, потерянных братом Амадеем при осаде Клутнира. Если могучий воин когда-нибудь погибнет, их сожгут вместе с тем, что осталось в саркофаге, и предадут горе Смертного Огня. Тсу'ган шел мимо всего этого, и каждый шаг отдавался болезненным напоминанием о нанесенных им самому себе ранах. Но боль тускнела по сравнению с душевными муками, которые она никак не могла утолить. Мелькнула мысль, не слишком ли он в этот раз перегнул палку, подгоняя жреца-клеймовщика, но Тсу'ган отмел ее. Склонив голову, он вошел в одну из боковых комнат зала и пропал во мраке. Непроницаемая темнота продлилась всего несколько мгновений, затем на стене вспыхнуло обетное пламя, бросив теплый оранжевый отсвет на мрачный алтарь. Алтарь был сделан в форме наковальни, на плоское навершие наброшен покров из саламандровой шкуры. На шкуре лежали обломки богато украшенного громового молота.

Тсу'ган подошел к алтарю и опустился на колени, охваченный глубоким чувством утраты.

— Мой капитан…

Слова, произнесенные едва слышным шепотом, все же передали его тоску. Тсу'ган хотел сказать что-то еще, но обнаружил, что не может, и закрыл рот, не издав ни звука. Наступила тишина, всепоглощающая и полная. Тсу'ган снова видел смерть Кадая. Он вспомнил, как собирал останки обожаемого капитана вместе с Н'келном. Тогда, сражаясь с приступом нежданной скорби и бессильной ярости, Тсу'ган посмотрел в глаза ветерану-сержанту и ясно увидел, что они выражали.

— Что теперь будет? Кто нас поведет? Я не могу занять его место. Только не сейчас. Я не готов.

Даже тогда, сквозь туман отчаяния, Тсу'ган понял, что творится в душе Н'келна. Чувство долга не позволило бы ветерану-сержанту отказаться занять место капитана, но могло заставить благоразумие. Однако не заставило, и давнишнее воспоминание теперь мучило Тсу'гана, подобно занозе.

Брат-сержант, не в силах больше этого выносить, отвел взгляд от священной дани памяти Ко'тана Кадая и поспешил покинуть комнату-алтарь.

Тсу'ган был так поглощен своими мятущимися мыслями, что не заметил идущего навстречу Фугиса и столкнулся с ним.

— Прости, брат, — хрипло извинился Тсу'ган, скривившись под капюшоном и намереваясь двинуться дальше.

Фугис выставил ладонь. Как и брат-сержант, апотекарий был закутан в плащ.

— С тобой все в порядке, брат Тсу'ган? Ты выглядишь… измученным. — Капюшон Фугиса лежал на плечах, и взгляд апотекария точно пронзал сержанта: к Фугису частично вернулась его былая проницательность.

— Ничего. Я лишь хотел почтить мертвых. — Голос Тсу'гана срывался, боль от ожогов терзала сержанта. Он снова попытался уйти, но Фугис преградил ему дорогу.

— И все же голос у тебя, будто ты только что вернулся из боя. — Строгое и пытливое выражение лица апотекария еще сильнее заострило его черты.

— Отойди, апотекарий, — огрызнулся Тсу'ган, внезапно рассердившись и тяжело дыша. — У тебя нет причин меня задерживать.

Холодные глаза Фугиса рассержено сверкнули.

— У меня есть все причины. — Апотекарий внезапно выбросил руку, ослабевший Тсу'ган не успел его остановить, и тот стянул плащ и капюшон с сержанта, обнажив воспаленные багровые шрамы на нижней части груди.

— Шрамы свежие, — осуждающе произнес Фугис. — Ты их обновил.

Тсу'ган попытался возразить, но теперь уже было поздно спорить.

— И что с того? — Он скрипнул зубами от ярости, одновременно пытаясь прогнать слишком медленно уходящую боль.

Апотекарий посуровел:

— Что ты делаешь с собой, брат?

— То, что должен, чтобы продолжать действовать! — Злоба Тсу'гана резко сменилась смирением. — Его убили, Фугис. Убили хладнокровно, как тех бедолаг, что привели нас в Аура-Иерон.

— Нам всем его не хватает, Тсу'ган. — Теперь настала очередь Фугиса сменить настроение, хотя, вместо того чтобы смягчиться, его взгляд, казалось, стал еще холоднее и отрешеннее, словно вновь ожило его собственное чувство тяжелой утраты.

— Но тебя там не было, когда он умер, брат. Ты не собирал его доспехи и останки, иссушенные так, что даже твое мастерство не смогло бы возродить его в другом теле.

Тсу'ган говорил об уничтоженных прогеноидных железах Кадая. Эти органы располагались в шее и груди космодесантника. Извлеченные при помощи умения, которым в совершенстве владели только апотекарий, эти железы могли быть использованы для создания нового Саламандра. Но трагическая смерть Кадая лишила Саламандр даже столь малого утешения.

Фугис помолчал, решая, как поступить.

— Ты должен явиться в апотекарион. Там я займусь твоими ранами, — велел он. — Я могу вылечить поверхностные ожоги, но бездну боли внутри тебя я убрать не в силах. — На мгновение взгляд апотекария смягчился. — Твоя душа в смятении, Тсу'ган. Так продолжаться не может.

Тсу'ган натянул плащ и измученно выдохнул. При этом под левым глазом у него дрогнула нервная жилка.

— Что я должен сделать, брат? — спросил он.

Ответ Фугиса был прост:

— Мне следует отвести тебя к капеллану Элизию и заставить исповедоваться в том, что ты сделал, а затем оставить ждать его решения.

— Я… — начал сержант, но потом смирился. — Да, ты прав. Но позволь мне сделать это самому, позволь мне самому пойти.