Книга Могильщик кукол - Петра Хаммесфар

Погруженная в свои мысли, она застелила кровать свежим бельем, после чего снова подошла к окну. И наконец увидела, как Бен двигается к дому. Он еще был довольно далеко, шагавший от воронки наискосок через свекольное поле Бруно Клоя. При каждом шаге Бен размахивал руками, всегда казавшимися несколько длинноватыми для его фигуры. Наклонив вперед голову, Бен глазами рыскал по земле. Он всегда так делал, словно боясь проглядеть какую-нибудь чудесную вещь…

Дважды он наклонился и что-то поднял. Первую находку сразу засунул в карман. Вторая показалась ему недостаточно ценной. Некоторое время он повертел ее между пальцев, внимательно осмотрел со всех сторон и снова уронил на землю. Наконец поднял голову. И хотя он был еще довольно далеко, но, увидев, что мать стоит у окна, взмахнул обеими руками, подпрыгнул на месте и бросился бежать рысью, быстро приближаясь к дому.

Прежде чем Бен прошел в дом через подвал, Труда уже накрыла стол. Затем вымыла ему руки и лицо. И пока Труда намазывала ему маслом несколько ломтей хлеба, он, пошарив в карманах брюк, с важным выражением лица выложил на стол три головки от маргариток, ухмыльнулся и кивнул ей, как будто приглашая принять дары.

— Это для меня? — спросила Труда.

Он снова кивнул.

— Прекрасно, — сказала Труда. — Тогда я безмерно рада.

Бен откусил кусок хлеба и снова полез в карман. Теперь он выложил на стол несколько крохотных вещей, в которых только при более близком рассмотрении Труда признала череп и ребрышки полевки.

— Тоже для меня? — спросила Труда.

Он покачал головой, еще поискал в кармане и наконец вытащил красивый, в прожилках, камень. Бен положил его к маргариткам, собрал маленькие косточки и засунул их обратно в карманы брюк.

После завтрака он исчез в своей комнате. Некоторое время Труда слышала его беспокойные шаги, вероятно, он искал надежное место, где можно спрятать останки полевки. Из кладовки снова пропала пустая стеклянная банка, приготовленная для консервирования.

Вскоре после десяти зазвонил телефон. Звонила Бэрбель. Уже четыре года, как она была замужем за Уве фон Бургом, и теперь наконец-то забеременела. Труда знала, что Бэрбель боялась предстоящих родов. Она прошла всевозможные тесты, желая убедиться, что в состоянии родить здорового ребенка. Но сейчас она только коротко рассказала, что Анита приедет в гости в воскресенье.

Анита уже с давних пор проживала в Кельне. Она получила ученую степень, работала в юридическом отделе крупной страховой компании и задирала нос еще выше, чем в юные годы. Крайне редко она вспоминала о том, что имеет семью. А вспоминая, навещала только сестру и зятя, заезжая к ним на чашечку кофе в редкие воскресенья во второй половине дня.

Кусочек торта без сливок, даже если Бэрбель, стараясь сделать его более аппетитным, украсила ягодами крыжовника. Из-за фигуры. И никаких детей, чтобы не испортить фигуру, и из страха перед наследственностью, с которой якобы ничего нельзя поделать.

«Если хочешь, — сказала Бэрбель Труде, — можешь тоже заглянуть. Ты или папа».

О Бене она не упомянула.

После телефонного разговора Труда поднялась и некоторое время постояла в дверях его комнаты. Он лежал на кровати и спал. И как ребенок, держал в руке матерчатую куклу. Он давно уже не рвал кукол на части. И когда Труда видела его таким, свернувшимся калачиком, вроде довольного щенка в корзинке, все неприятности отступали далеко прочь.

Целую четверть часа она тихо стояла в дверях, глядя на спящего Бена. За эти пятнадцать минут большая часть Труды, состоящая из сердца и материнской любви, как никогда прежде, наполнилась уверенностью, что Бен не сможет поднять руку на другого человека. Пусть Клаус и Эдди хоть сто раз клянутся, что всех девушек они выпускали из машины, Труда тоже сто раз поклянется в невиновности Бена.

Когда она наконец повернулась, ее взгляд упал на стеклянную банку для консервирования, стоявшую на подоконнике за занавеской. Внутри кроме косточек полевки находилось еще что-то. Стараясь не разбудить Бена, Труда на цыпочках подошла к окну и, чтобы рассмотреть содержимое, поднесла банку поближе к глазам. Она увидела три небольшие картофелины с нацарапанными на кожуре знаками и два листа большого подорожника. Они были свежими, скрученными наподобие сигар. По краям этих «сигар» что-то выглядывало.

Труде сразу же показалось, что однажды она уже видела нечто подобное. Тем не менее с первого взгляда она не смогла определить, что это. Когда наконец поняла, ее сердце замерло на мгновение, затем вновь неистово забилось.

Труда была ребенком шести или семи лет, когда ее отец колол дрова и отрубил себе палец. Она стояла рядом с чурбаном и, увидев, как палец отлетел по высокой дуге, бросилась за ним и подняла. Увидела окровавленный край, ровно отсеченную кость. То же, что и теперь, но только в этот раз два окровавленных края, две чисто отсеченные кости, два пальца.

В ее мозгу что-то отключилось, не сразу, постепенно, как будто человечек со слабыми руками, с трудом тянувший тяжелый ходовой рычаг, застопорил несколько шестеренок в механизме, только мотор еще продолжал работать. Оборот за оборотом мотор монотонно гудел «нашел» бесполезному шестереночному механизму. Нашел — и только! Если Бен нашел какие-то старые кости, маленькие трусики и окровавленную сумочку, то почему он также не мог найти и два пальца? Человек с глазами как у совы видел и находил больше любого другого.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем две или три из остановившихся шестеренок снова пришли в движение, и Труда смогла снять крышку с банки. Она вынула скрученные листы подорожника вместе с их содержимым и положила в карман халата. Потом с окаменевшим лицом посмотрела в окно в направлении воронки. Оттуда он пришел. И там полиция в воскресенье проводила поиски без собак. Какая глупость! Пролесок, который они прочесали с собаками, куда лучше проглядывался, чем старый, с нагромождением обломков кратер, образованный взрывом бомбы.

Бен спал почти до часу. Затем, как обычно, его разбудил распространившийся по дому запах приготовленной пищи. К обеду обе девушки прибывали из школы, находившейся в Лоберге, и на велосипедах ехали ко двору Лесслеров. Пока другие твердо придерживались своих привычек, он не нуждался в часах. Обед всегда был в час.

Он вошел в кухню. Массивная голова, утопавшая в плечах, так что шеи почти не было видно. Взгляд проворно скользнул от накрытого стола к кастрюлям на плите. Переполненный нетерпением, он уселся за стол, жадно проглотил все, что Труда с горкой положила ему на тарелку. Затем встал.

— Сядь, — потребовала Труда.

Он остался стоять у стола, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

— Кому я сказала, сядь, — повторила она, стараясь, чтобы голос звучал настойчиво и убедительно. Однако глухое биение сердца изменило тембр голоса, заставило чуть вибрировать слова. И тонким чутьем он заметил, что ее голосу не хватает уверенности.

— Тебе нельзя больше выходить из дома, — сказала Труда, и слова ее прозвучали словно мольба. — Мне больно. — Она постучала себя по груди. — Здесь — очень больно. Я не могу оставаться одна. Ведь ты — мой хороший Бен, мой самый лучший. Сейчас ты должен остаться со мной.