Книга Ноль-Ноль - Алексей Евдокимов

И пока он все это толкал, Марат осторожно, но постоянно поглядывал на Катерину, потому что перед кем персонально заливается смазливый Вано, перед кем невзначай перекатывает напоминающий вибрамовскую подошву пресс, парень даже не особо скрывал. Это была некая странная игра: ведь все всё видели (кроме разве что одноклеточной Ирочки — да и та, кажется, догадывалась). Странная и не вполне здоровая. Во всяком случае, со стороны Марата. Он прекрасно понимал, сколь невыигрышно смотрится на Ванином фоне — вяловатый тридцатидвухлетний полнеющий байбачок, не богатый и не бедный провинциальный менеджер, сотрудник фирмы, торгующей стройматериалами, заурядный, как ДСП…

Далеко не сразу до Марата стало доходить, что, позволяя этому типу чуть ли не клеить у себя на глазах собственную женщину, он не столько Катьку провоцирует, сколько себя.

…Ты же хотел быть обыкновенным? Как все. Нормальным. Никаким… Ты даже подозреваешь, что именно это в тебе Катюхе всегда и нравилось: надежность, уравновешенность, практицизм, приземленность…

Ведь и сам Марат только сейчас, только под Ваниным неуважительным (как ему казалось) взглядом, почувствовал себя наконец полноценным КУРОРТНИКОМ. Человеком «мыдла», в которое он так целеустремленно вливался последние годы и непричастность к которому так остро ощущал всякий раз, видя его в массе.

(Довольно долго он гадал — что же такое неприятненькое, общее на всех ощущается в наблюдаемых им тут, в Шарме, бесчисленных соотечественниках: будь то предпенсионные дядьки-тетки, семейства с разновозрастными чадами или сексуально озабоченные дрючки? Нет, попадались, конечно, и откровенные свинопотамы, и монструозные базарные бабищи: «Если он моему чемодану колесики сломает, я ему голову откручу!!!» — но быдляк все же не составлял большинства, а те многие, с кем он и Катька успели мимолетно пообщаться, не давали никаких оснований для обвинений в жлобстве… Только через некоторое время Марат догадался, в чем засада: НИ ОДНОГО интеллигентного лица. Более или менее выносимый, перед ним был тот самый, средний во всех смыслах класс: в чистом виде, в ассортименте и со всеми онерами. И насколько однородным оказалось здешнее общество, настолько очевидной была чужеродность в нем Марата.)

Теперь же, пытаясь представить себя со стороны, без конца думая о собственной видимой заурядности, откровенно смешивая адекватность с убожеством, Марат занимался недвусмысленной самонакруткой. С помощью Вано, с помощью Катьки, придавая преувеличенное значение его превосходственной вальяжности и ее благосклонным улыбкам, дразня и выводя себя из себя, словно в поисках дополнительных поводов поскорее покончить с осточертевшей ролью. Или, точнее, бессознательно стремясь перевалить на кого-то ответственность за свой отказ от этой роли, которую, на самом деле, он просто не потянул…

Ведь он действительно время от времени испуганно ловил себя на желании, пинком перевернув какую-нибудь мебель, заорать: «Думаете, вы знаете меня? Ни черта вы меня не знаете! Вы даже не представляете, как бы вы охренели, если б узнали!..»

Поймав ее странно-выжидательный взгляд, Марат бегло улыбнулся и повернулся было в сторону ванной (совершенно ему не нужной), но Катька, не вставая, быстро и крепко взяла его за руку. Словно головоногое чернильный фантом, Марат выбросил еще одну, как бы игриво-извиняющуюся ухмылку и попробовал кисть свою осторожно отнять. Однако Катюха, не улыбнувшись в ответ, императивно потянула его вниз, так что он вынужден был, деревенея, осесть рядом с ней на кровать и обхватить ее узкие плечи запинающимися неуклюжими руками.

Он хотел уложить ее лбом в угол между собственными шеей и плечом, с тем чтобы, чмокнув в мягкие, слабо пахнущие волосы, вскорости отстраниться, но Катька упрямо развернула, взяв за виски, его лицо к своему и плотно, до герметичности, притиснула требовательные губы к безвольному и сухому, словно из старой крошащейся резины, Маратову рту. Некоторое время он давал сандалить свой язык с терпением пациента. Потом, собравшись, изобразил некоторый энтузиазм — правда, при попытке найти подтверждение в его шортах ничего твердого ее энергичные когтистые пальцы не нашарили. Надо было срочно мобилизоваться, любыми средствами. Деликатно уклониться он не мог, потому что последовательно уклонялся уже два дня. Даже от того, чтобы мазать ей спину «Фактором-12».

Преодолевая себя, словно вынужденный вытирать чужую блевотину, даже вроде разозленный собственной решимостью, Марат толкнул Катьку, опрокинув спиной на кровать, нагнулся и принялся за работу… Собравшись в ком, стиснув веки до цветных пятен (багровых, мигающих), пытаясь игнорировать ее едкий потайной запах и собственное парализующее предчувствие, ежесекундное жуткое ожидание — словно бежишь, зажмурясь, поперек автобана… Язык и руки шевелятся за километры отсюда (заставляй, заставляй их шевелиться!), в ушах зудяще позванивает, пустота кружится, всасывая в себя, таща куда-то, где не знаешь, что произойдет через секунду, где за каждым поворотом ждет подмигивающий багровыми глазами трезвонящий переезд, где бьют ногами с размаху в живот и по почкам насмерть, всмятку, вот сейчас, сейчас… Он шарахнулся, съехал с покрывала. Поднялся, не в силах оглянуться. Шатаясь, ловя большими пальцами ног разбегающиеся шлепанцы, горбясь от отвращения к себе, вышел в коридорчик, рванул дверь и шагнул на терраску, глотая относительную вечернюю свежесть.

Через дорогу светились тылы соседнего отеля. Полдесятка арабов, кто в форменной одежде, кто так, неубедительно суетились по хозяйству: сваливали грудой грязные полотенца, окатывали водой бетонный пол, хватались за швабры, толклись, махали руками. Рядом крохотная граненая мечеть уютно горела красно-зелеными витражными окошками, тех же цветов ковры виднелись в проеме двери. Молящиеся надолго застывали на корточках в поклоне, давая Марату возможность подробно рассмотреть ряды задниц.

Ты урод, твердил он про себя, вцепившись в деревянные перильца, шумно, с усилием вдыхая и выдыхая. Ты выродок, монстр…

Я не виноват, — сам же беспомощно, по-детски запротестовал привычно: в который, господи, раз?.. — я ж не виноват, что таким родился… Я не отвечаю за генетические выверты…

Не в том дело, каким ты родился… А в том, как ты собой таким распорядился…

Я пытался это игнорировать… Не давать ему воли… Честно пытался… Еще две недели назад мне казалось, что это возможно…

Повинуясь мгновенному истерическому позыву, он глянул оценивающе вниз. Метров шесть. В лучшем случае ноги переломать…

Вдруг почти над самым ухом, хотя и непонятно, где именно, словно самозародившись в бархатистом стоячем воздухе, задрожало, запереливалось, потянулось, долгое-долгое, нерасчлененное и непрерывающееся: «Алла-а-а-а-акбаралла-а-а-а-а…» Что-то еще, замечательно непонятное, будто куплет. И припевом снова: «Алла-а-а-а-а…»

5

Как-то, когда Вано в очередной раз расписывал свои шляния по миру, Марат поинтересовался у него: «А в России, как — часто бываешь?» Иваныча вопрос, видимо, удивил. Скроив озадаченно-пренебрежительную мину, он только плечиком дернул: «А что там ловить?» И Марат про себя договорил не сказанное им, надо думать, из чистой вежливости, но слышанное в свое время Маратом от другого «зарубежного соотечественника»: «Помойка и помойка…»