Книга Клара и тень - Хосе Карлос Сомоса

Золотистое, желтое, золотистое.

●●●

Черный.

Угольно-черный фон и дымчато-черный пол. На этом полу стоит металлический табурет, похожий на высокий барный стул. Аннек Холлех сидит на этом стуле и болтает босой ногой. На ней только черная майка с эмблемой Фонда и три этикетки: на шее, на запястье и на щиколотке. Ее обнаженные почти до паха худые ноги похожи на открытые ножницы, от поверхности которых отражаются линии приглушенного света. Во время разговора она качается из стороны в сторону, упершись пятками в подножку стула. Ее светло-каштановые волосы постоянно спускаются на ее безбровое лицо, как занавеска; лицо в тени, но оно чистое, как свежая глина. Пальцы правой руки поигрывают волосами, отводят их назад, приглаживают, закручивают какую-то прядку.

— Ты правда так думаешь? — откуда-то спросил невидимый мужчина.

Кивок.

— Может, ты принимаешь за потерю интереса нехватку времени? Ты же знаешь, что Мэтр весь ушел в завершение картин для коллекции в честь Рембрандта, которая будет представлена пятнадцатого июля.

— Дело не в его работе. — Теперь она играла, загибая и разгибая нижний край майки. — Он просто уже не хочет меня видеть. Мы, картины, это чувствуем. Ева тоже заметила.

— Ты хочешь сказать, что твоя подруга Ева ван Шнелль тоже заметила, что Мэтр будто бы утратил к тебе интерес?

Кивок.

— Аннек, мы по опыту знаем, что картины, у которых есть хозяин, чувствуют себя лучше, более защищенными. Да и Ева уже куплена. Может быть, с тобой происходит именно это? Может, все оттого, что тебя еще не купили? Помнишь, как мы продали тебя в «Признаниях», «Приоткрытой двери» и в «Лете»? Тебе же хорошо было у господина Уолберга?

— Было по-другому.

— Почему?

На ее лице прочитался стыд, но из-за грунтовки цвет щек не изменился.

— Потому что Мэтр говорил, что никогда не создавал ничего подобного «Падению цветов». Когда он позвал меня в Эденбург, чтобы начать эскизы, он сказал, что хотел написать мной одно детское воспоминание. Как трогательно, подумала я. Господин Уолберг любил меня, но Мэтр меня создал. Господин Уолберг — лучший хозяин из всех, что у меня были, но тут все по-другому… Мэтр так трудился надо мной…

— Ты имеешь в виду гипердраматическую работу.

— Да. Он возил меня в лес в Эденбурге… Там он нашел то выражение… Нашел в моем лице что-то, что ему понравилось… Сказал, что это невероятно… Что я была… была словно его воспоминание…

Левая нога описывала медленные круги на черном ковре: обточенная иголка на виниловой пластинке. При прохождении орбиты поблескивала подпись на щиколотке.

— Мне все равно, купят меня или нет. Я бы только хотела… чтобы он из-за меня не страдал… Я сделала все, о чем он меня просил. Все. Я знаю, с моей стороны эгоистично думать, что он мне должен что-то взамен, потому что, когда он написал мною «Падение цветов», он… он дал мне… самое-самое лучшее, я знаю, но…

Она умолкла.

— Говори же, — подбодрил ее мужчина.

Когда Аннек подняла голову, ее зеленые глаза блестели чуть ярче.

— Мне бы хотелось… мне хотелось бы сказать ему… что я не могу не… не могу не взрослеть… Я не виновата… Я бы хотела, чтобы мое тело было другим… — Голос ее прерывался. — Я не виновата…

Тут произошло нечто поразительное. Тело Аннек тихо раскрылось на половинки, как цветок, с головы до ног. Стул, на котором она сидела, тоже раскололся. В разрыв между двумя половинками решительно проник немолодой мужчина в темном костюме, с изрядной лысиной, окруженной сединой. Он резко остановился и извинился:

— Ох, прости. У тебя видео-сканер. Я не знал.

Лотар Босх посторонился, и трехмерная фигура Аннек снова сложилась в полнейшей тишине, как вода стремится заполнить пустоту, образовавшуюся после погружения пальца. Мисс Вуд нажала кнопку паузы, и девочка неподвижно застыла посреди комнаты.

— Я уже закончила, — сказала Вуд и зевнула. — Все одно и то же.

Она нажала на перемотку, и Аннек пустилась в жуткую пляску святого Витта. Потом сняла окуляры «УР» и положила их на стол — всплыл призрак девочки. Стол представлял собой врезанную в стену половинку эллипса. Это был единственный предмет мебели цвета натурального дерева в этой маленькой аудио-видео-комнатушке «Музеумсквартир». Все остальное было черным, включая стулья на тончайших ножках. Вуд сидела на одном из таких стульев, и ее костюм из розового платья и жакетки блестел в черноте. Рядом с ней высилась гора записей «УР». Слева, на стене, как химеры, выступали камеры и проигрыватели.

Босх, облаченный в элегантный серый костюм (красный бедж на лацкане казался похожим на свадебную гвоздику), сел на стуле напротив и вытащил из чехла очки для чтения.

— Давно ты здесь? — поинтересовался он.

Он переживал за нее. Они в Вене пять дней, считая тот понедельник, 26 июня; работают без отдыха. Их разместили в «Амбассадоре», но они пользовались своими номерами-люкс практически только для сна. И каждый раз, когда Босх являлся в «Музеумсквартир», она уже трудилась там, как бы ни было рано. Он вдруг подумал, что, может быть, Вуд и вовсе не ложится спать по ночам.

— Давненько, — сказала она. — Мне нужно было просмотреть еще несколько бесед отделения психологической поддержки, а отец советовал мне не оставлять работу на потом.

— Хороший совет, — кивнул Босх. — Но смотри не злоупотребляй окулярами «Увеличенной Реальности». Можешь испортить глаза.

Мисс Вуд потянулась на стуле, и жакетка открылась, как пара крыльев, пахнув на Босха духами. Холмики груди прочеканили розовое платье. Смутившись, Босх опустил глаза. В этой женщине ему нравилось все: волна запаха ее духов, миниатюрное изящное тело, выточенное, как арабеска, даже крайняя худощавость этих ног, колени которых он угадывал под столом. И раздавшийся сейчас траурный звук ее серьезного голоса.

— Не переживай, я немного прогулялась по окрестностям. Рассвет в Вене в понедельник вполне подкрепляет силы. И знаешь на что я обратила внимание? Народ здесь покупает огромное количество хлеба, ты не замечал? Я видела нескольких типов с багетом под мышкой, прямо как в Париже. Мне даже показалось, они сговорились разгуливать с хлебом у меня под носом.

— Вообще-то это люди Брауна, которым поручено за тобой присматривать.

Ее улыбка послужила знаком того, что он угадал с шуткой. Разговоры о еде представляли опасность для Вуд.

— Неудивительно, — сказала Вуд, — хотя лучше бы они присматривали за другими. Наша птичка испарилась, не так ли?

— Точно так. Вчера было воскресенье, и я не смог поговорить с Брауном, но мои друзья из отдела криминальных расследований божатся, что ни одного ареста не было. И не думай, другие новости не намного лучше.

— Начинай. — Вуд потерла глаза. — Боже, убила бы за чашку хорошего кофе. Черного, очень черного кофе, хорошего венского «шварца», крепкого и горячего.