Книга Принц воров - Валерий Горшков

Глава 12

— Где они?! — крикнул Слава, бросаясь в темноту, где стоял потертый кожаный диван.

— Подождите, подождите… — забормотал Крюк, пытаясь освободиться от мертвой хватки Ярослава.

— Что значит… подождите?! — на секунду опешил Корсак. — Где моя семья?! — И Крюк затрясся в могучих руках невзрачного на вид Ярослава. — Ты что такое говоришь, черт тебя побери?! Почему ты не называешь мне адрес?! Они живы? Скажи немедленно — они живы?!

Вопросы сыпались в полумраке комнаты, как горох, просыпанный из чашки на пол — звонко и оглушительно.

Почувствовав, что ничего, кроме ущерба для здоровья, этот контакт ему не принесет, Крюк с силой оторвал Корсака от себя и оттолкнул его, предупреждая дальнейший захват. Но это Ярослава только разъярило…

Понимая, что он в два счета может сломать явно превосходящего его по весу и росту Крюка, Корсак сдерживал каждое свое движение, чтобы, не дай бог, не повредить что-то, отвечающее в Крюке за умение разговаривать и мыслить.

Но когда стало ясно, что такой настойчивостью ничего не добиться, Ярослав выпрямился и воззвал к рассудку Крюка.

— Послушай… — нервно придыхая, заговорил он, — я сейчас все равно узнаю правду. Лжешь ты мне о своей легенде или нет, мне решительно наплевать и на легенду, и на тебя. Кто сказал тебе, что я не прикончу сотрудника НКВД, если речь идет о моей семье?! Кто сказал, что я пожалею бандита, если он молчит? В любом случае ты скажешь!.. В этом случае тебе гарантируются и здоровье, и жизнь.

Крюк спустил ноги на пол и закашлялся, как туберкулезник. Руки молодого пана Домбровского едва не задавили его, вытряхивая из тела душу.

— Идиот чертов!.. Вы идиот, Домбровский!.. Какой толк от меня мертвого, а? Скажите на милость? Лучше сядьте и послушайте, что я вам скажу…

— От банды Червонца осталось шесть человек, — продолжал он. — Вас и себя я, понятно, не считаю. Любой из них представляет серьезнейшую опасность! Вы в этом уже успели убедиться! Закончить с ними — дело двух-трех дней, а по тому, как развиваются события, я могу уверить вас, что эти шестеро не протянут и суток! Если на завтрашний вечер назначено нападение на грузовик с деньгами и если они пойдут на это дело, — зловещий путь по земле этих шестерых закончен!..

Посмотрев в окно и убедившись, что за ним не видно никаких признаков наступающего утра, то есть пяти часов, когда обещал вернуться Червонец и послышится стук колес вышедшего из депо первого трамвая, Ярослав провел рукой по лицу, чтобы успокоиться, и поднял упавший во время борьбы стул.

— Я выслушаю вас, потратив на это глупое мероприятие ровно три минуты. В конце концов, каждый имеет право на то, чтобы выговориться. Но если по истечении этого времени я не услышу адреса, где находятся мои жена и сын, то здесь закончится ваш путь, Крюк, или как вас там.

— Вот и славненько… — удовлетворенно вздохнул тот. — На всякий случай: я не Крюк, а Иван Никитович Весников. Сотрудник уголовного розыска города Ленинграда. Майор милиции.

— Вы воевали?

— Как и всякий уважающий себя советский человек, — буркнул Весников, скидывая ботинок и поднимая штанину. Чуть ниже колена Слава увидел при свете лампы чудовищный шрам, оставить который мог только осколок мины или гранаты. Рваный и причудливо изогнутый, он тянулся от середины лодыжки до самого колена. — Хотели оставить в тылу, потому что город задыхался от бандитизма, но я настоял, и, разведка 1091-го стрелкового полка 324-й стрелковой дивизии без меня не обошлась. В апреле сорок второго под деревней Чернышево Думиничского района Калужской области нарвались на немецкую засаду, и если бы не мой заместитель, Михаил Похлебин, наш разговор в этой отвратительной квартире был бы невозможен. Меня уволокли обратно за линию фронта, три месяца я провалялся в госпитале, а после выписки, когда стало ясно, что служить в боевых подразделениях я не могу, меня вернули в Ленинград, через Ладогу. Как буханку хлеба на полуторке… Дальнейшее вы знаете.

— А-а, понятно… А с образованием что?

— Высшее педагогическое. Вообще-то, Домбровский, я должен был быть педагогом. Латынь, немецкий и английский — вот мое призвание.

Ему можно было и верить, можно было в нем и сомневаться. Крюк с Червонцем частенько уединялись и, как думалось Ярославу, вовсе не для светских бесед. Что, если его, Корсака, проверяют на вшивость? Впереди маячит серьезное дело, могущее стать началом серьезной работы, и сейчас Червонец, дабы не смущать своим присутствием Славу, удалился в ночь, оставив Крюка для прокачки сомнительного подельника. Реально? Вполне! Не зря же авторитет, удаляясь, еще раз пожелал Ярославу сохранять благоразумие как единственный способ сохранить себя и семью. А сейчас Корсак сломается, согласится предать затрашнее дело и всех, кто в нем повязан, и сразу станет ясно, что такого подельника лучше мочить, и больше над этим не ломать голову! А после сообщить тем, кто охраняет его жену и сына, и прикончить обоих.

Еще раз проведя ладонью по лицу, Корсак заставил себя успокоиться. Нельзя прокалываться даже на мелочи. Но вот раскрутить Крюка-Весникова не помешает. Это и не слабость, и не напор. Это просто интерес, который всегда поощряется, когда речь идет о серьезном деле.

— Я все хотел спросить вас, Весников… в смысле Крюк, а как же убийства? Я не знаю, чем вы, как сотрудник угро, занимались в банде до моего появления в ней, но события в моей квартире убеждают меня сейчас, что вы действовали явно ultra vires.[7]

Весников, или Крюк, внимательно посмотрел на Ярослава, а потом вдруг улыбнулся кончиками губ и бросил:

— Если вы помните, стрелял в сотрудников НКВД в вашей квартире не я, а головорезы Святого, вашего папы. Я же в это время пытался удержать вас от совершения убийств и, надо сказать, немало пострадал от этого. Так что ваши упреки относительно того, что я превышал права, которыми был наделен, беспочвенны. Вы ошибаетесь и в большем. Чтобы окончательно разуверить вас в идиллическом начале, на волну которого вы настроены, я сообщаю вам, что мне разрешено было участвовать во всех преступлениях, совершаемых бандой Святого. В том числе и в убийствах. Страшные времена ныне, Ярослав Тадеушевич…

— Я не Тадеушевич, я Михайлович. И, вообще, оставьте эти ваши выпады, Крюк-Весников!

— Ну и вы оставьте ваши, кажущиеся вам удачными, трюки с проверкой только что мною сказанного! — огрызнулся собеседник. — Это глупо и пошло! Не успел я сказать вам, что знаю латынь, как вы тут же ввернули латинский оборот. Это банально, мой друг! Это как если бы я, только что прослышав, что вам известен немецкий, тут же спросил: «Was machen Sie hier?»[8]

— Entschuldigen Sie, lieber Kamerad, Sie sind ein Trottel![9]— вскипел и Корсак. — Я здесь ни хера не делаю!.. Я в плену, мать вашу!