Книга Интерлюдия Томаса - Дин Кунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я хочу, чтобы он позвонил копам, и надеюсь, что кто-то позвонит в окружное отделение Агентства охраны природы. Чем больше сирен, чем больше огня, чем больше шума и суеты, тем для меня лучше. И вот о чем еще мне хочется попросить этого парня в бермудах: не надевать носки с сандалиями.
Выбираясь из «Гранд Чероки», я с опаской смотрю на землю: боюсь змей, потому что, как я и отмечал ранее, страдаю легкой степенью офидиофобии. Конечно, я не могу утверждать, что скорее совершу харакири, если пойму, что змея твердо намерена вонзить в меня свои зубы, но, наверное, наложу от страха в штаны. Я также остерегаюсь скунсов, а особенно енотов, самых ужасных лесных плохишей. Вырос я в пустыне Мохаве, где никаких лесов нет, поэтому деревья, папоротники и рододендроны кажутся мне зловещими.
Мне нужно найти удобный пункт наблюдения, чтобы увидеть большую часть «Уголка гармонии» и правильно оценить эффект моей преступной деятельности. Когда я выхожу из леса, краем глаза замечаю движение справа и от неожиданности вскрикиваю, но нападение врага оборачивается четырьмя белохвостыми оленями, которые убегают от запаленного мною огня. Когда они проскакивают мимо меня, на расстоянии каких-то десяти футов, я шепчу им вслед: «Извините, извините, извините».
И тут мне на плечо ложится рука.
Повернувшись, я оказываюсь лицом к лицу с Донни, мужем Дениз, автомехаником, которого Хискотт заставил порезать свое лицо. Глаза у него горят синим, словно газовые горелки, слезы ярости испаряются на них, а изуродованные губы растянуты в злобной усмешке, которая одновременно и презрительная ухмылка. Он говорит:
— Гарри Поттер, Лекс Лютор, Фидель Кастро, кем бы ты ни был, ты умрешь здесь.
В «уголке»
Я хочу, чтобы у вас по коже забегали мурашки.
Чарльз Диккенс. «Записки Пиквикского клуба»
На высоком лугу в юго-восточной части «Уголка гармонии», лицом к лицу с Донни, автомехаником, который по ночам кормит двух опоссумов, Уолли и Ванду, у меня выбор: убить или умереть. У меня пистолет, у него револьвер, стрелять придется в упор.
Мысль о голодных опоссумах, ожидающих послеобеденных объедков, которые им уже никто не принесет, и в отчаянии уходящих в лес, мысль о Дениз, жене Донни и поваре блюд быстрого приготовления, которую я, коллега по профессии, превращу во вдову, и другие соображения заставили меня промедлить на роковые пару секунд, которые означали для меня смерть. Потому что лицо Донни вроде бы перекошено от ярости, а его слова — «Гарри Поттер, Леке Лютор, Фидель Кастро, кем бы ты ни был, ты умрешь здесь» — указывают, что в него вселился Хискотт, и я едва не проделываю большую дыру в его груди. Но выражение его лица понять не так-то просто из-за ужасного шрама, и, чувствуя мои колебания, он говорит с отчаянием в голосе:
— Беги. Выбирайся из «Уголка» туда, где он не сможет до тебя добраться. Это не твоя битва. Ради бога, беги!
Хотя сейчас он всего лишь Донни, в любой момент он может оказаться под контролем Хискотта и открыть огонь. Я решаю не тратить время на философскую дискуссию о том, хорошо ли быть сторожем брату моему или сестре моей.
Одной рукой вытираю нос: из него потекло от цветочных паров лосьона после бритья, которым пользовался тот парень в бермудах, превратившего салон внедорожника в лабораторию безумного парфюмера.
С жаром, не уступающим жару Донни, настаиваю:
— Это моя битва. Джоли умрет сегодня, если я не вступлю бой. Я единственный, кто может подобраться к нему без его ведома.
Мысль о Джоли, умирающей точно так же, как погиб Макси, печалит Донни до такой степени, что я боюсь, как бы его лицо не разлезлось по неровному шву.
— Но он приказал нам искать тебя. И он обходит нас всех, проверяя память. Я не смогу скрыть, что видел тебя… и где.
В этот момент он понимает, какую будет представлять для меня опасность, если оставит при себе револьвер. Взяв оружие за ствол, передает мне, и я с облегчением беру его.
— Послушайте, Донни, сэр, именно вам надо выбираться из «Уголка» туда, где он не сможет вас достать. Если он через вас узнает, где я, тогда пришлет сюда остальных членов семьи, чтобы они окружили и поймали меня.
Сразу он не принимает мое предложение.
— Нет, нет, нет. Нет, он замучает их, если узнает, что я за пределами его досягаемости. У него нет жалости. Он не знает, что такое жалость. Он заставит всех пытать и убивать друг друга.
— У него нет времени. Во-первых, он ищет меня. Во-вторых, я уже буду в том доме, где он живет.
— Он не может тебя контролировать, но это не значит, что ты сможешь разобраться с этим ублюдком. Ты до него не доберешься.
— У меня больше преимуществ, чем ты думаешь.
— Каких преимуществ?
Я шумно втягиваю воздух носом, чтобы из него перестало течь. В носу хлюпает.
— Нет времени перечислять. Пожалуйста, сэр, убирайтесь к чертовой матери из «Уголка». Местная дорога проходит прямо за этим забором. Вы будете там через две минуты. Даже раньше. Идите, пока знаете, что сейчас вы в безопасности. Идите!
Пять лет угнетения и собственная неудачная попытка мятежа лишили его надежды, оставив разве что тусклую искорку. У него нет сил ни на борьбу, ни на побег.
Я поднимаю револьвер, который он отдал мне, даю ему возможность заглянуть в ствол, подумать, что сделает с ним вылетевшая из этого ствола пуля.
— Сэр, мне нужен этот внедорожник, и мне нужно, чтобы Хискотт как можно дольше не узнал, где я. Или бегите отсюда со всех ног, или я прямо сейчас вас застрелю. На этот раз я говорю серьезно.
На мгновение я чувствую, что мне все-таки придется сделать Дениз вдовой, но потом Донни поворачивается и бежит по высокой траве, так быстро, будто за ним гонится дьявол.
Я наблюдаю за ним, чтобы убедиться, что под воздействием инопланетянина он не развернется на сто восемьдесят градусов. Очень легко могу представить себе, как его надежду раздавит стыд. Он может подумать, что бросил в беде близких, может вспомнить о собственной неудаче, но, если на то пошло, повода стыдиться у него нет. Чувство вины может вызывать только непротивление злу.
Но человеческое сердце так часто судит неправильно, путая неудачу и вину, и я это знаю очень хорошо. Единственный путь из столь глубокого отчаяния — превратить унижение в смирение, стремиться одержать победу над тьмой, никогда не забывая, что честь и красота в большей степени проявляются в борьбе, а не в победе. Когда приходит день триумфа, только наши усилия не могли привести к нему, без участия милости Господней, которая превосходит наше понимание, и стремится, если мы позволяем, придать нашим жизням значение.
Познав эту простую истину, я ушел из Пико Мундо, ушел от худшего дня моей жизни, ушел от утраты куда более тяжелой, чем потеря собственной жизни, и через тяготы и волнения, с которыми столкнулся во многих местах, добрался до этого живописного клочка побережья. На этом пути стыд и вина моей неудачи притупились, а надежда засверкала как никогда ярко.
