Книга Дважды не присягают - Максим Михайлов

Электричка, протяжно взвыв, начала замедлять ход. Станция. За ней будет длинный перегон, на котором все и должно случиться. Остановка всего пара минут — пара минут до того, как ему придется перешагнуть через себя, через все ценности, что пытались в него вложить родители, через все их воспитание, через самую суть того, что составляло его душу, а заодно через человеческий, а может быть и божеский закон. Ведь «не убий» сказанное Христом, явно не для этих сходящих с ума от страха, но все же упрямо готовящихся к бою бритоголовых мальчишек, что по какому-то недоразумению окружают его сейчас. Неожиданно остро, до колик в животе захотелось домой, в свою уютную комнату, к любимым книгам и мягкому креслу в котором можно было утонуть, спасаясь от всех невзгод и потрясений окружающего мира. Похоже, игра в спасение нации зашла слишком далеко. Обладающий в отличие от своих товарищей кое-какими правовыми знаниями и весьма живым воображением Вовка прекрасно представлял себе возможные последствия того, что они сейчас собирались совершить. На какой-то томительно длинный момент он представил себя в наручниках на скамье подсудимых, вот судья в мантии поднимается со своего места и начинает зачитывать приговор. Умышленное убийство, совершенное группой лиц с особой жестокостью… Десять лет в колонии общего режима… Десять лет! Это же целая вечность! Причем десять лет не просто вычеркнутых из жизни, а десять лет наполненных каждодневным страданием существования в зарешеченном мире. И это наказание за всего лишь минутную глупость, идиотскую мальчишескую гордость, что не позволили вовремя отойти в сторону… Нет, надо бежать отсюда! Бежать, во что бы то ни стало, пока еще не поздно! Бежать!

Захваченный этой суматошной мыслью, он вскинул голову и уперся глазами в насмешливое лицо Кастета. На губах вожака играла ехидная улыбка, казалось, он как в раскрытой книге прочитал все, что творилось в Вовкиной душе, и теперь презрительно улыбался, смеясь над его слабостью, осуждая за трусость. Ноги готовые еще секунду назад понести его прочь, будто приросли к полу, даже за все богатства этого мира он не смог бы сделать ни одного шага под этим пристальным взглядом.

— Не ссы, молодой, все нормально будет. Не в первый раз, — криво ухмыльнулся Кастет, подмигнув ему левым глазом.

— Угу, — нашел в себе силы как можно безразличнее выдохнуть Вовка и отвернулся, чтобы не видеть выражение глаз вожака.

Прижавшись горящими щеками к пыльному, но приятно холодному стеклу он следил за тем, как медленно поплыл назад заплеванный серый перрон. Электричка уносила его вперед, туда, где ждало переломное испытание, отрезающее дорогу назад, открывающее новый этап жизни.

— Эй, дэвишка! Э, куда так бежишь, да?

Гортанный кавказский акцент, с которым была произнесена полная наглой развязности фраза, заставили Вовку дернуться и закрутить головой. Ту, к которой были обращены эти слова, он увидел сразу же, высокая эффектная блондинка с подтянутой спортивной фигурой и роскошной гривой рассыпавшихся по плечам волос, гордо подняв голову, шла от метро. Трое кавказцев стояли около потянувшихся вдоль улицы ларьков, торговавших всякой всячиной. Один из них заросший до самых глаз густой черной щетиной, отлепился от ларечной стены, которую подпирал спиной и двинулся наперехват. У Вовки сладко екнуло и замерло сердце. Он в доли секунды представил себе, как было бы здорово сейчас ухватить наглого горца за шкварник и, отшвырнув в сторону, любезно подать руку прекрасной даме. Потом грозным взглядом пригвоздить к асфальту дернувшихся было дружков поверженного врага, и поцеловать руку восторженно глядящей на него прекрасной незнакомке. Он даже шагнул было вперед. Но к счастью вовремя вспомнил, что подобный подвиг, наверное, мог бы совершить кто-нибудь из любимых киногероев, весь увитый мышцами мастер единоборств, а вот ему, к сожалению, такое точно не под силу. И вряд ли звероподобный кряжистый здоровяк кавказец, даже внимание обратит на такую мелкую помеху, как хилый мальчишка со скрипичным футляром в руке. А если уж обратит, то не ко времени выступившему скрипачу уж точно не поздоровится.

— Оставьте меня! Что вы себе позволяете?!

Пытавшаяся просто игнорировать любвеобильного сына гора блондинка, все же вынуждена была его заметить, когда волосатая клешня уцепила-таки ее за локоть.

— Э, зачэм так говорышь?! Зачэм вырываишься? — укоризненно качнул головой здоровяк. — Нэ нада, рваться! Пайдем вина выпьем, посыдым, пагаварым…

Он настойчиво тянул упирающуюся блондинку в сторону располагавшегося поодаль уличного кафе. Дружки подбадривали его гортанными возгласами на непонятном Вовке языке и вполне понятными движениями рук и бедер. Блондинке жесты, похоже, тоже были ясны, поскольку она залилась до корней волос краской и отчаянно вырывалась из рук галантного ухажера. Тот в ответ лишь смеялся, легко пресекая все потуги слабой девушки обрести свободу и постепенно метр, за метром таща ее за собой в сторону от оживленной улицы.

Люди шли мимо сплошным потоком. Шли старательно отворачиваясь, чтобы не видеть умоляющих взглядов девушки, делали вид, что донельзя увлечены чем-то на другой стороне проспекта, а потому не слышат и не видят, того что происходит здесь, совсем рядом, обтекали будто волны неприступный утес кавказца и упирающуюся блондинку, а вместе с ними и застывшего в ступоре худосочного гимназиста со скрипичным футляром в руке. Вовка с надеждой смотрел на спешащих мимо мужчин, многие из них суровостью комплекции ничуть не уступали кавказцу, вот только они не замечали его взгляда, уставясь себе под ноги, или на крыши окрестных домов, озабоченно ускоряя шаг. То, что творилось на проспекте, было не их делом. Их никто не трогал, и ладно, а там хоть трава не расти. У всех свои проблемы, и никому нет дела до чужих. Вовка смотрел в эти наигранно равнодушные пустые лица и чувствовал, как откуда-то из глубины души клокочущей пеной поднимается дикая, не рассуждающая, не соизмеряющая сил ярость. Он уже знал, что не сможет выдержать роль пассивного наблюдателя до конца. Как бы там ни было, что бы ни случилось потом, это будет все равно намного лучше, чем, если он не предпримет ничего. Иногда лучше получить самые страшные побои, чем чувствовать себя трусом и подлецом, презирать и казнить себя за это. Физическая боль куда как легче, чем боль моральная. Но все равно ему было страшно. Страшен был звероподобный кавказец, пугали его гогочущие дружки, но терпеть больше не было сил. Пена бешенной первобытной злобы, бушевавшей внутри, настойчиво требовала выхода. Он крепко зажмурил глаза и сделал шаг по направлению к кавказцу и корчащейся в его руках блондинке. Маленький шажок, определивший всю его дальнейшую жизнь. Так переступая грань, шагает в открытый самолетный люк молодой парашютист, совершающий первый прыжок.

— Ты чего пристал к женщине, бачок сливной? Не видишь, она не хочет?! — голос прозвучал прямо у него над головой.

Говоривший лениво, со спокойной иронией, растягивал гласные, совершенно не московский, провинциальный диалект.

Вовка удивленно открыл глаза. Двое крепких наголо обритых парней остановились совсем рядом, презрительно рассматривая оторопевшего от неожиданного вмешательства кавказца.

— Ну, чего вылупился, обезьяна черножопая? Отскочил от девочки, резко!