Книга Кларкенвельские рассказы - Питер Акройд

Хэмо слышал за спиной шум погони. Он вбежал в ворота, промчался по булыжной дорожке и толкнул тяжелую церковную дверь; не чуя ног, понесся по проходу и, задыхаясь, рухнул у главного алтаря. Прислонившись головой к холодной плите, он горько заплакал. Вокруг пахло камнем и еще чем-то давним, совсем забытым, — то был запах первозданного камня, добытого со дна древних морей. Весь мир состоит из камня.

Кто-то привел окружного констебля и церковного сторожа, им сообщили о страшном преступлении, свершившемся в церкви Гроба Господня. Те, в свою очередь, распорядились вызвать Кристиана Гаркика, окружного олдермена, который в это время был занят в городской таможне: он контролировал сбор пошлин на шерсть. Ему тут же сообщили, что злодей укрылся в церкви, но настоятель монастыря Сент-Бартоломью его знает: это Хэмо Фулберд, художник, он давно работает в монастыре, иллюстрирует священные книги.

— Он что, ученый монах? — спросил настоятеля Гаркик.

— Какое там. Бедняга слаб умом.

— Тогда его можно повесить, — заключил Гаркик, поглядывая в сторону порта, где разгружалось несколько кораблей. — Впрочем, епископ, наверно, предпочтет сожжение на костре.

К тому времени у церковного входа собралось немало горожан, готовых схватить Хэмо, если он вздумает выйти или попытается тайком выбраться из храма. Правила церковного убежища были известны всем. Пока злоумышленник находится в храме, никто не вправе помешать желающим принести ему еду и питье. Сорок дней он может чувствовать себя в безопасности, но по истечении этого срока архидиакон своею властью может его изгнать. Впрочем, при желании Хэмо может до этого срока покинуть королевство.

Как только Хэмо укрылся в церкви, настоятель вызвал к себе помощника, Уильяма Эксмью, и старейшего монаха капитула.

— На нас обрушилось сонмище бед, — едва войдя в келью, объявил Эксмью. — Каким образом этот парень связался с гнусными еретиками?

— Тот, кому не дано ходить по городу, волей-неволей ходит по дремучему лесу.

— Это вы к чему, святой отец?

— Ему с детства свойственна была какая-то исступленность. Себе на горе он родился на свет.

— Но теперь, — зашептал престарелый монах, будто опасался, что их подслушивают, — он, как дикий волк, вне закона, его может прикончить каждый.

— Знаете, что он сказал, когда просил укрыть его здесь?

— Что? — мгновенно откликнулся Эксмью, чувствуя, что, того и гляди, его прошибет пот.

— «Господь уготовил мне страдания. Здесь мой дом». — Настоятель перекрестился. — Бедняга. Тише. Слышите? — Он приоткрыл дверку в задней стене капитула; снаружи донеслись крики и пение собравшейся толпы. — Не иначе как Сатурн вошел в неблагоприятную фазу. — Настоятель очень верил во влияние звезд и планет на жизнь людей. — Меня преследуют мрачные мысли. А вдруг и в нашем монастыре тоже плетется какой-нибудь заговор?

— Не может того быть, — снова без промедления откликнулся Эксмью. — Я лолларда издалека чую. Других здесь нет. Один только Хэмо.

— Но как он умудрился изготовить «греческий огонь»?

— У него золотые руки, святой отец. На моих глазах он не раз мастерил затейливые диковины.

— Вот как? А теперь натворил бед. Зачем только я дожил до осквернения нашего монастыря! Голова поседела, я старик. Довольно уж пожил, Господи, прибери меня. — Он вздохнул и прошелся по келье. — Мы его исповедуем, а потом уговорим уйти добровольно.

— Если он выйдет отсюда, его схватят и будут терзать, — зашептал престарелый монах. — Могут затерзать до смерти.

Эксмью усмехнулся и прикрыл ладонью рот.

— Что тут говорить, его ждет не блаженство, а муки.

— Раз он совершил святотатство, ему здесь не место, — с трудом сдерживая раздражение, сказал настоятель.

— Но он может заявить, что ни в чем не виноват.

— Пусть уходит. Не то и нашим душам грозят кары небесные. Виданное ли дело давать приют тому, кто поджигает церкви? Помыслить невозможно!

— Оставим его ненадолго, — предложил Эксмью. — Пусть поспит ночь у алтаря. Глядишь, наутро солнце вернет ему разум.

— Сомнительно. Отнеси ему ячменного хлеба и воды из ручья. Пусть хлебает вместе с утками. А на рассвете мы его выпроводим.

На самом деле Эксмью встревожился и разозлился не на шутку. Ему и в голову не приходило, что Хэмо станет искать убежища в церкви и открыто, точно бешеный пес, который бежит к своей будке, явится в Сент-Бартоломью. Если настоятель надумает его исповедовать, очень может быть, что парень выложит ему всю правду. Поэтому, в поздний час, когда обычно отправляют последнюю вечерню, — впрочем, Эксмью отлично понимал, что, пока Хэмо находится у алтаря, никаких богослужений там быть не может, — он тихонько спустился по каменной лестнице, что вела внутрь церкви.

— Ну, что, Хэмо? — спросил он, подойдя к юноше. Тот следил за Эксмью во все глаза. — Как твои дела?

— Плохо. Я пропал! — ответил Хэмо, тяжело дыша, будто только что сбежал от погони.

— Положение безвыходное?

— Похоже на то.

— Наберись терпенья, Хэмо. В этом мире страдания скоротечны. Проходят, словно тени на стене.

— Сказать легко. А вот вынести — тяжко.

— Ну, давай, посетуй на судьбу. Но учти, ты мне сослужил не лучшим образом. Неужели нельзя было сделать дело тихо, без шума и суматохи? — Хэмо не отвечал. — Что, язык проглотил? Молчишь, точно каменный истукан. — Хэмо беззвучно заплакал. Эксмью вытер ему глаза своим рукавом. — Ты сам зацепился за колючку, снять тебя с нее я не могу.

— Вы забрали ключ от моего мира, — прошептал парень.

— Значит, во всем виноват я? Я все испортил? Легче сдержать апрельский дождь, чем добиться от тебя стойкости. Твой разум совсем оскудел. Я отступаюсь от тебя, отступаюсь навсегда. — Хэмо удивленно смотрел на Эксмью, явно не ожидая такого поворота. Ведь он, наверно, затем и мчался в Сент-Бартоломью — искать защиты у Эксмью. А теперь защитник гонит его прочь.

— Такая уж судьба тебе выпала, Хэмо.

— Значит, причина в судьбе?

— Главная причина — Всемогущий Бог, Он причина всего сущего. Но судьба твоя — твой враг. — Эксмью улыбнулся. — Неужто тебе по нраву грязное узилище земной жизни?

— Я бы охотно покинул этот мир.

— Тогда, быть может, я тебе маленько помогу. — Он мгновенно выхватил из-за пояса длинный кинжал и пронзил сердце Хэмо Фулберда. — Раз, и все, — прошептал он. — Дело сделано.

Он вынул кинжал и сунул обратно за пояс. Убедившись, что Хэмо мертв, Эксмью неслышно подошел к главному входу, снял засов и чуточку приоткрыл дверь. В конце концов, те, кто караулит у крыльца, заметят в дверном проеме проблески света. Стало быть, любой из них может войти в церковь и убить Хэмо у алтаря.

Глава пятнадцатая

Рассказ хозяйки бани

Едва Томас Гантер прослышал про взрыв в церкви Гроба Господня, он прямиком отправился туда. Судебный пристав ему много чего нашептал про заговоры каких-то таинственных злоумышленников, чем разжег любопытство лекаря, и ему захотелось осмотреть пепелище своими глазами. Увидев гомонящую возле церкви Гроба Господня взбудораженную толпу, он спешился и поручил коня заботам привратника. На церковной паперти теснилось множество народу, жаждавшего поглазеть на Хэмо Фулберда. Согласно обычаю, его тело еще утром вынесли из алтарной части храма и вернули туда, где было совершено святотатство. Тут его должны были выставить на всеобщее обозрение, чтобы люди видели, как Господь отомстил кощуннику. Одежду с мертвеца содрали, голое тело, уже размалеванное бесовскими рожами и знаками зодиака, в плетеном коробе втащили в церковь и поставили в проходе; крест на груди убитого лежал вверх тормашками. Коронер уже объявил, что Хэмо Фулберд мертв, но кто в праведном гневе умертвил его, неведомо. Все сочли убийство проявлением божественной справедливости, и присяжные решили, что нет смысла рассматривать это дело дальше.