Книга Жизнь во время войны - Люциус Шепард

Однажды вечером за две недели до Ла-Сейбы Исагирре ввел ему последнюю ударную дозу препарата. После укола Минголла нервничал и чувствовал слабость, в голове словно что-то щекотало; ночью он не мог заснуть, его мучили вспышки галлюцинаций, незнакомые города и лица появлялись и исчезали так быстро, что он не успевал их рассмотреть; Минголла бродил по отелю, пока не остановился перед незапертым, как обычно, кабинетом Исагирре. В маленькой комнате рядом с вестибюлем стояли стол, два кресла, книжный шкаф и ящик для бумаг. Минголла сел на докторское место и принялся перебирать папки, он был сейчас слишком рассеян, чтобы понимать, что читает, а потому печатный текст игнорировал вообще – буквы разбегались, как муравьи,– а вместо этого сосредоточился на полях, исчерканных замысловатым докторским почерком. Галлюцинации продолжались, а когда Минголла наткнулся на свежую запись, в которой Исагирре опасался, что ввел Минголле слишком большую дозу препарата, видения стали поразительно живыми. Он разглядел часть фрески на каменной стене: темная женская рука свешивалась с матраса и была окутана такой обреченной чувственностью, что сразу напомнила Минголле картины Дега[13]; и аккомпанементом – гнетущая жара, запах пыли и разложения. Галлюцинация обладала непреодолимой ясностью, такими бывают только пророческие видения, картина представлялась настолько подробнее всех его обычных озарений, что Минголле стало страшно. Его затошнило, он встал, потряс головой. Стены потемнели, закружились, посветлели снова, и он закрыл глаза, силясь побороть слабость. Опустил руки на стол, пощупал теплую кожу. Открыл глаза и увидел, как с тротуара на него таращится нищенка: на толстых щеках паутина лопнувших сосудов, нос картошкой, платок завязан у подбородка так туго, что багровое лицо перекорежилось, словно бугорчатый овощ.

– Это разве Америка, – уныло проговорила нищенка. – В Америке так к людям не относются.

Минголла зашатался: небо стало оранжевым, ночное небо над городом, болезненные пальмы с коричневыми листьями и чешуйчатыми стволами, в скользком от дождя асфальте отражаются неоновые туманности и сияющие вывески баров. Разудалая музыка, ритм повторяет колебания нервов. Кто-то налетел на Минголлу, закричал:

– Ой-ой! – Жирный круглорожий мужик высунул розовый мясистый язык с вытатуированной коброй, оскалился и засеменил в мир, где он прекрасен.

– Что я тебе говорила? – пискнула нищенка.

Толпы крикливо одетых людей шаркают ногами, входя и выходя из зданий со стеклянными витринами, история американских извращений... шлюхи в ярких обтягивающих штанах, кожаные мальчики, бляди в юбках с разрезами, девчонки с голыми сиськами и наколкой «АНГЕЛ» на левой, все бледные в этой обжигающей жаре, буквы непонятного языка, округлые костяшки домино, вместо точек темные глаза и рты, висюльки на шеях белковых машин, одна мысль на мозг, билетик в пластмассовом яйце, медленный поток течет мимо дьявольского ряда баров, секс-лавок и игровых автоматов, под мистическим туманным светом, под пятнами красных и желтых воздушных слов, голоса невнятны, смех раздражающ, ночь исчеркана протухшим желтком их чувств; Минголла теперь знал, что нищенка ошиблась, это самая настоящая Америка, опустошенная туристскими аттракционами долина Южной Калифорнии, и где-то, а может везде, притаился за рекламным щитом огромный, красный, дряблый кабан Сатана с отвислым до ляжек брюхом, рогатый и хихикающий, смотрит сквозь глазок на великое раздевание своей любимой суки – Идеи Порядка...

Нищенка безнадежно покачала головой:

– Нам нужен новый Колумб, вот что.

– Помогите ветерану, – раздался позади голос.

Минголла резко обернулся и чуть не столкнулся с пронырливым короткостриженым человеком – одноногий, на костылях, в камуфляже с нашивкой Первого Никарагуанского пехотного полка, он стоял, протягивая руку. В темноте его глаз Минголла видел секреты битв и тайную правду потрясений.

– Эй! – воскликнул ветеран. – Эй, я тебя знаю, мужик! Помнишь меня? Долина, мужик, – долина у Сантадар-Хименес, помнишь? – Он ковыльнул на шаг вперед и вгляделся Минголле в лицо. – Ага, это ты, мужик. Изменился малость-прическа другая или еще чего. Но точно...

– Нет-нет. – Минголла попятился. Он казался себе невероятно высоким, боялся задеть головой оранжевое небо, перепачкаться в его грязной краске. – Ты меня с кем-то спутал.

– Да ни хуя! Ты ж был там, когда меня зацепило, мужик. Не помнишь? Как с бобиком играли, ну... неужели забыл!

Минголла шагнул в толпу, и его понесло в медленную давку. Он не помнил этого человека, но он много чего не помнил и боялся, что кто-то его узнает – кто-то, у кого за пазухой камень.

– Эй, браток! – Женщина, красивая, бледная, черноволосая женщина с карминным ртом, высокими скулами, огромными глазами и роскошным телом, которому самое место на порнографических пивных кружках, под длинным платьем змейки из черного кружева и твердые петли, женщина с шелковыми бедрами и, наверное, забавной наколкой... она взяла его за руку и притянула к себе. – Я Сексула, – проворковала она. – Браткам-ветеранам бесплатно.

Минголла рассмеялся, вспомнив о федеральной программе и еще каких-то льготах.

– Ну и вали отсюда, Джим! – Она оттолкнула его. – С ним как с человеком, а он... Пидор, наверное, тащи свою жопу в «Мальчишник».

– Пидор? – В нем поднималось веселье, и вот оно уже на Гималаях беззвучного хохота. – Показать тебе мою штуку? Чехол снять...

– Не желаю я слушать всякую гадость. Может, каким другим каталам это и нравится, браток, а мне – нет. Я...

– Что еще за каталы?

Незнакомое слово вернуло Минголлу на землю, напомнило ему, что он потерял... Потерял?.. Кого он, черт побери, потерял? Толпа прибила их к окну.

– Каталы, браток! – ответила Сексула. – Ну, вроде как, видишь... – она обвела рукой улицу, – ...это все карнавал, а я на нем катала.– Она поймала его за руку. – Что с тобой, браток? Какой-то ты, как будто спалили.

В нем опять поднимался хохот. Минголла примерился к ее телу: невероятные груди, темные вишни сосков торчат из переплетения черных кружев. Хорошая девочка, подумал он. Наверняка иностранная студентка. Зарабатывает на учебу.

– Что стряслось, браток? Снежка перебрал? Он вдруг вспомнил.

– Я ищу одного человека... меня тоже ищут.

– Уже нашли,– сказала она,– Пошли посмотрим комнату.

Можно отдохнуть, собраться с мыслями. Подальше от оранжевого неба. Но он не доверял этой женщине. Он настроил ее на честность и открытость.

– Почему я?

– Я же сказала, браток: ты – ветеран... город мне за ветеранов платит.

Она повела его за угол, через стеклянную дверь, по ковру с пятнами, похожими на темные материки в бордовом море, затем в узкий зеркальный вестибюль, в дальнем конце которого сидел, сгорбившись за конторкой, старый гном с крючковатым носом, пучками седых волос по бокам головы и гоблинскими ушами; гравировка «все кончено» у него на лбу была бы в самый раз.