Книга Тираны. Страх - Вадим Чекунов

Отец Козьма часто заморгал, принялся креститься.

Брат Михаил доверительно зашептал, округляя глаза:

— А мы уж было вышли на двор с утра, оглядеть. Страшно сказать, как натерпелись в погребе-то. Прямо над головами бесчинствовали у нас. Думаем — ну, если увидят щель в полу, значит, и наша судьба с братией остальной полечь. Насилу переждали. А сегодня начали тела собирать, так услышали — воронье всполошилось. Знать, идет кто-то. Уж думали, снова кромешники возвращаются. А это мальчонка к нам пожаловал.

Брат Михаил оглядел Юрку. Сокрушенно покачал головой, увидав его обувку.

— Ты кто ж такой будешь? — ласковым голосом спросил он. — Откуда взялся-то?

Прежде чем мальчик успел ответить, вмешался эконом:

— Ты вот что… Чадо замерзло ведь и голодно. Ну-ка внутрь давайте да печь затапливайте. Теперь, думаю, можно — ушли душегубы далеко. А то ж боялись мы, как бы дым не приметили, да не вернулись.

Брат Михаил без дальнейших расспросов потянул Юрку в келейную.

Вскоре мальчишка сидел возле гудящей печки, вбирая тепло всем телом, и все никак не мог согреться. Горящие чурбаки напоминали о вчерашнем пожаре.

Свою историю он рассказал скупо, не забыв упомянуть о непогребенных Федюне и Ваньке с Машкой.

— Вот… — монастырский эконом, поводя носом — отчего сделался совершенно похожим на седого ежика, — переворачивал на противне свеклу с репой. — Почти запеклась!

Подув на пальцы, снова принялся креститься и плакать.

— Хоронить нам придется многих. Ох, скольких многих…

Юрка, принимая горячую свеклу, спросил:

— Почему же так делается, батюшка Козьма? В чем вина наша?

Монах вздохнул, посмотрел с жалостью на мальчишку.

— Зима настала над нами суровая, а царь — немилостивый.

Со двора вернулся с новой охапкой дров брат Михаил. Выронил мерзлые чурбаки на пол, рухнул на колени и прижал руки к груди:

— Беда! Дым за рекой до самых облаков…

Юрка перестал жевать и вопросительно смотрел на монахов, переводя взгляд с одного на другого.

Отец Козьма перекрестился и пояснил:

— Клин горит!

Глава вторая

«Мало!»

Игуменский возок так трясло и подкидывало на ухабах, что царю пришлось схватиться за посох и упереться ногами в лавку напротив.

— Государь, въезжаем — Сестру переехали! — донесся сквозь грохот полозьев голос Малюты.

Иван прислонился к решетке узкого оконца, но толком разглядеть ничего не смог.

После моста возок кидать перестало, стук по бревнам унялся, но появился иной гул — словно неподалеку бежал огромный табун, бил копытами землю, клацал зубами, храпел сотнями оскаленных косматых голов. Потянуло едкой гарью, на плетеных прутьях окошка заплясали желтые блики.

Царь дернул щеколду, но та плохо поддавалась. Разъярившись, вцепился в лавку, прикусил задрожавшую от бешенства губу и саданул каблуком. Хрястнула дверца, вылетела, и в возникший проем ахнуло горячим. Хлынул и на миг ослепил гудящий свет.

Иван отпрянул и поднес руку к глазам.

Жарко и высоко поднималось пламя над добротными срубами, простыми избами, приземистыми церквушками и купеческими лавками. Поваленные заборы обнажили палисадники — чернели срубленные яблони, осколками торчали расщепленные пни.

Ворота повсюду были распахнуты или выбиты, на каждых висело по несколько человек. Среди брошенных в грязь товаров из лавок валялось множество тел с рублеными ранами или без голов, а иные были рассечены на части.

Всюду раскиданы обрубки рук и ног, оплывшими стылыми кучками лежала требуха, кривыми корытцами валялись ребра.

Опричники расхаживали между телами, прикрывали руками лица от жара. Заметив шевеление, наклонялись, кромсали топорами и саблями.

Царь выглядывал из сумрака возка, как хищная птица из дупла. Сжимал посох и таращил воспаленные от бессонной ночи глаза. Губы его плотно сомкнулись, под кожей судорожно дергались желваки.

Миновали горящую окраину. Потянулись узкие кривые улочки. Здесь было все то же самое, разве что без огня: заборы вповалку, висельники на церковных воротах и на крылечных балках. Трупы в грязи — в одежде и нагие, целые и рассеченные, люди и живность. Попадались искромсанные и затоптанные так, что не разобрать кто — человек или бессловесная тварь.

Ехали медленно. Охранный отряд впереди едва успевал расчищать путь — спешились, отшвыривали на обочины застывшие на морозе тела и переломанный скарб.

Иван сокрушенно покачивал головой и хмурился, кидая взгляды на непрерывную полосу из мертвых тел.

* * *

…Много лет минуло с тех пор, когда впервые довелось ему, еще молодому царю, увидать столько мертвых на городских улицах. Двадцать два года было тогда Ивану, и город, по залитым кровью улицам которого он ехал победителем, считался столицей Казанского царства.

Нелегким был успех русского войска. Дважды водил царь войска на беспокойный город, но лишь на третий раз удалось покорить его. Боярство и служилый люд противились новой войне. Припоминали царю его первый поход и треснувший лед на Волге, под который ушло множество народа и пушек с лошадьми. Не забыли и о страшном ливне, разразившимся на исходе зимы во время второго выступления — когда Казань почти оказалась в руках царского войска, на улицах рубили всякого без разбору, оставалось лишь взять главную крепость… Сам царь с саблей в руках возглавлял войско, не страшась врага и увлекая за собой людей. Тут и случилось ненастье, превратившее всю округу в потоки воды и грязи. Увязли пушки, отсырел и пришел в негодность порох, обозы не могли подойти к полкам, голод и болезни выкашивали воинов похлеще татарских сабель и стрел.

В обоих неудачных походах на казанского царя служилые и бояре видели Божью немилость, а кое-кто винил и самого Ивана, попрекая неопытностью. Он и сам был готов впасть в отчаяние. Простаивал на молитвах часами, поклоны совершал так усердно, что на лбу вздулась набитая шишка, — выпрашивал у Бога совета и помощи.

Сильвестр, приближенный ко двору иерей, снова явился к царю для вразумления.

Посмотрел на него испытующе, хмурясь по обыкновению.

«Много ли пользы извлек ты, государь, из того, что получил от монашеской братии на Сиверском озере?»

Смущенный Иван опустил голову. Вспомнил поездку в Кирилло-Белозерский монастырь в сопровождении Сильвестра. Могучая крепостная ограда и крепкие башни отражались в темной озерной воде. За стенами высились девять каменных церквей. «Оплот нестяжателей», как называл монастырь царский учитель, выглядел внушительно. Иван помнил, как передал ризничему и его помощникам щедрые дары, а потом смиренно ожидал результата переговоров иерея с чернецами. Помнил и долгую беседу с пригласившими его в гостиную келью игуменом, духовником и благочинным. Явление наместника с небольшим ларцом в руках не забыть царю никогда. Новая вещица! Иван не отводил глаз от мерцавшей серебристым светом фигурки Павлина, слушая речь игумена. Тот передавал благословление митрополита Макария, говорил о священной войне с осквернителями церквей и губителями христианского народа. Царь кивал, сдерживая клокочущий в груди восторг — вот он, настоящий предмет для сражений! Одно жаль — не сокрушительный Морской Конек или бесценный для полководца Лев, а лишь вещица-оберег. Но с ней на груди он может кидаться в самую гущу боя — неуязвимый для вражеских стрел и клинков! Казань непременно падет, когда русские войска, воодушевленные храбростью царя, пойдут на штурм.