Книга Выживший - Джеймс Фелан

Восстановив дыхание, он снова заговорил:

— Пока я там был, вспомнил, какой странный город Нью–Йорк, и какие разные люди в нем обитают.

С Пятой авеню мы выехали на Четырнадцатую улицу и молнией пронеслись по Бауэри. Посреди пустой дороги Калеб остановился и заглушил двигатель. Улица, укрытая нетронутым белым ковром, отлично просматривалась в обе стороны, кое–где виднелись одинокие машины. На мгновение мне показалось, что мы вне времени и пространства. Неужели я стал привыкать к жизни в новом Нью–Йорке? Неужели он стал казаться мне домом?

Мотор снова заревел, и мы понеслись на север. На Хестер–стрит повернули направо и выскочили на углу Малберри.

Скорее всего еще в первый день улицу выжгли огненные шары. От большинства зданий остались только почерневшие обугленные остовы. Мотоцикл остановился, и я передал Калебу винтовку, которая во время поездки висела у меня за спиной.

— Жди здесь, — быстро сказал он, и пока я не успел возразить, устремился вниз по улице и исчез в доме по левой стороне.

Я слез с мотоцикла, отошел на пару шагов. Заглянул в несколько окон с выбитыми стеклами: крысы, маленькая собачка. В припаркованной рядом машине лежала сумка с ноутбуком, планшетом и крутым телефоном — все с разряженными батареями. Хозяин машины заезжал в Макдоналдс: за две недели большой красный стакан размок, и на пассажирское сидение просочилась липкая черная жижа. Вонь от бумажного пакета с бургерами тянула невыносимая, но сами они выглядели как только–только приготовленные.

Быстрым шагом подошел Калеб.

— Поехали, — тихо сказал он.

Я не стал спрашивать, что он увидел дома. Все было понятно по лицу.

Какое–то время мы ехали молча. Под навесом большого кирпичного отеля Калеб остановился и выключил двигатель. Когда мы слезли с мотоцикла, я спросил:

— Что мы здесь делаем?

До Мемориального комплекса оставалось еще несколько кварталов.

— Что надо, — огрызнулся Калеб и направился в вестибюль отеля «Трибека». Я поспешил за ним, даже забыв проверить, не ошиваются ли поблизости охотники. Внутри оказалось светло — через крышу, застекленную по центру, проникал яркий солнечный свет.

Калеб уверенно зашел за барную стойку, поискал глазами и снял с полки одну из бутылок, налил из нее в стакан. Он сделал сначала маленький глоток, потом одним махом осушил содержимое, тут же налил еще, но сразу пить не стал. Я не знал, как себя вести: отвернуться или выйти совсем. Калеб оторвал взгляд от спиртного и посмотрел прямо на меня. Я подошел к бару, сел на высокий деревянный стул. Теперь нас разделяла только барная стойка, и я увидел, что он плачет.

— Я буду колу, — сказал я, чтобы отвлечь его. — Что ты пьешь?

— Ничего особенного, это далеко не мой любимый напиток. Обычно я заказываю «Взрыв на Багамах»: янтарный ром, кокосовый ликер, абрикосовый бренди, апельсиновый и ананасовый сок. Лучше всего его готовят в одном плавучем ресторанчике.

— Почему именно этот коктейль?

Калеб улыбнулся.

— Дань воспоминаниям.

Головная боль никак не унималась, сердце колотилось, за одно мгновение я покрылся липким потом, но гораздо больше меня смущало другое: я не знал, как дальше общаться с Калебом, перестал понимать его. То ли он всегда был таким несерьезным, то ли что–то еще? Может, я просто видел в нем лишь то, что хотел: эдакого Питера Пена, вечного ребенка и весельчака, а на самом деле он был совсем другим? Сегодня он открылся мне с другой стороны. Нет, он конечно пытался казаться рубахой–парнем, но прежним уже не был.

— Что за воспоминания?

Калеб заговорил, уставившись в пустой роскошный вестибюль:

— На летних каникулах перед выпускным классом мы с друзьями ездили в Массачусетс, на Кейп Код, и обнаружили один барчик. Мы были там по–настоящему счастливы. — Его губы тронула чуть заметная улыбка, настолько искренняя и заразительная, что и мне передались тепло и радость того лета, о котором рассказывал Калеб. — Этот бар притаился в таком захолустье, что страшно сказать: кругом дюны, почти никакой цивилизации, а внутри все кипит, играет живая музыка, с моря дует знойный ветер. Мы провели там с ребятами целый день.

Я вспомнил своих одноклассников.

— А друг, с которым ты снимал квартиру, тоже ездил с вами?

Было видно, что Калебу больно вспоминать об этом. Может, у него не хватило мужества зайти в квартиру и посмотреть, вернее, осознать, что произошло, и получить ответы на терзающие вопросы. Вдруг его друг мертв? Вдруг он стал охотником и живет теперь так, если слово «живет» здесь вообще уместно, как сам Калеб, жить бы не смог?

Калеб кивнул.

— Ему там нравилось. Он у них работал одно лето. И вышибалы там нормальные: не стали придираться к нашему возрасту. Там всегда весело и можно по–настоящему расслабиться. Мы каждый вечер любовались закатом, жгли на пляже костер. Знаешь, какая красота!

— А девушка была?

— Да, была и девушка. Моя первая любовь, первая… сам понимаешь. Она была такая красивая.

— Как ее звали?

Калеб только покачал головой: не хотел то ли еще больше погружаться в воспоминания, то ли делиться ими со мной. Я не обиделся: я пока тоже не готов рассказать ему об Анне. А может, и никогда не буду готов: он не тот человек. И у меня тоже есть собственное пространство, закрытое для чужих.

— Калеб, зачем мы сюда пришли? — спросил я, обводя взглядом отель. Зачем сюда пришел я?

— Я соскучился по этому месту. Я здесь часто бывал. У моего друга в этом баре работала девушка, поэтому нас пускали. Здесь было так классно. Постоянно случалось что–нибудь неожиданное. Ведь затем люди и выходят из дому, правда? Надеются: а вдруг? Вдруг кого–то встретишь, с кем–нибудь познакомишься именно сегодня. Мне тяжело без этого. Все, хватит имен и воспоминаний. От этого только хуже становится.

30

Мемориальный комплекс 11 сентября ни капли не пострадал. Будто не было атак, не было изуродованного Нью–Йорка. Чистый, сияющий, как из другого мира. Мы смотрели из окна на самом верхнем этаже. Плотная пелена туч в одном месте разорвалась, и сквозь нее пробивались яркие солнечные лучи: будет красивый закат, но до него еще часа два. Мы с Калебом посмотрели друг на друга — у обоих в глазах стояли слезы.

— Когда я услышал одиннадцатого сентября, что произошло, я просто сидел перед телевизором и все — ничего не мог. Первые несколько дней у меня был шок, в голове не укладывалось. — Калеб осветил фонариком фотографию Всемирного торгового центра, сделанную за мгновение до падения первой башни. — Один миг — и мир стал другим.

Повсюду висели фотографии тех дней: люди, спасающие людей, сцены боли и самопожертвования, и увеличенный до огромных размеров заголовок из французской газеты: «Мы все американцы». Люди во всем мире испытали тогда примерно то же самое. Я не мог понять, злится Калеб или расстроен, или все сразу и что–то еще.