Книга Принц Эдип - Наталья Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Два года пролетели незаметно. Не успела Люся опомниться, как Петя пришел к ней с бутылкой вина, положил на стол красный диплом, и торжественно сказал:
— Надо бы обмыть.
Она то смеялась, то плакала. Учеба закончилась! Какое счастье! Петя уезжает по распределению в родной колхоз! Какое горе!
— Приезжай ко мне, — глухо сказал Петя, подняв голову с ее груди. Они лежали в постели, горел ночник, в комнате было душно, Люся чувствовала, как по лицу текут слезы. Ей было так хорошо! И так больно.
— Ну, хочешь, я останусь? — с отчаянием спросил он.
— Нет, что ты! Тебя ж там ждут!
— Когда-нибудь это закончится. И я вернусь.
— Когда-нибудь… — эхом откликнулась она. И вздрогнула невольно: — А вдруг ты там женишься? Сам же рассказывал, какие у вас девушки. В колхозе. А я что? Тетеха.
Люся не удержалась и всхлипнула.
— Я люблю только тебя, — заверил Петя. — Через три года мы поженимся.
…Они поженились чуть раньше. Почти три года Люся моталась в Тамбовскую область, а Петя при каждом удобном случае наведывался в Москву. Выбивал командировки и летел в столицу, к любимой. Пока его мать не сказала:
— Распишитесь уж. Перед людьми стыдно.
Свадьбу отпраздновали скромно. И не, потому что были стеснены в средствах. Деньги молодой специалист Петр Рябов в колхозе-миллионщике получал хорошие. Его мать работала дояркой на ферме и тоже не обижалась. Да и Люсина зарплата была в то время на уровне. Денег им хватало, и могли бы в такой день пошиковать. Но перед людьми было неловко. Живот у невесты еще не выпирал, Люся всегда была пухленькой, и определить, беременна она или нет, на пятом месяце было сложно. Но разве от людей скроешь? Все знали. Деревня есть деревня.
Рожала она в Москве. У Петра Рябова была посевная, он к тому времени заметно продвинулся и вышел в начальники. Колхоз не мог без него обойтись. Люся не роптала. Меж тем положение было серьезным. Люся плохо себя чувствовала и на работу ходила с трудом. Было такое ощущение, что на спину положили свинцовую плиту. С каждым днем эту плиту все труднее было носить. Весной ее положили в больницу на сохранение. Врач-гинеколог задумчиво смотрел на результаты анализов, потом долго мял Люсин живот и, наконец, сказал:
— Не нравится мне все это.
— Что не нравится? — испугалась Люся.
— Здесь болит? — и он надавил Люсе под грудь. Та не выдержала и ойкнула. — Вижу: болит. И анализы у тебя плохие. Почки. Боюсь, как бы не случилось выкидыша. И роды будут тяжелые. Возможно, придется кесарить. Но ты не переживай. Авось, обойдется. Я еще с коллегами посоветуюсь.
«Господи, только бы с ребенком ничего не случилось! — молилась Люся. — Вот тебе и наказание! Вот и расплата! Нечего было детей в роддоме бросать! Надо было взять мальчика! Как-нибудь справилась бы!».
Это был тот самый роддом, куда она с подругами почти шесть лет назад принесла младенца. Мария Казимировна по-прежнему работала старшей сестрой. И Ада рожала здесь же, но у нее проблем не было. То есть были, но другого плана. Лопухины жили плохо, постоянно ссорились, и не раз Ада приходила к подруге в слезах.
«Вот она, расплата! — в ужасе думала Люся. -Каждому, значит, свое. Только бы с ребенком ничего не…»
Воды отошли внезапно. Почти на месяц раньше срока. Ночью Люся встала с постели и потянулась к бутылке с минеральной водой, потому что последнее время мучилась изжогой. И вдруг по ногам потекло. Она ойкнула и лежащая на соседней койке женщина подняла голову:
— Что случилось?
Дежурный врач, едва глянув на Люсю, сказал:
— На стол.
Она не понимала, что происходит. Почему над столом, куда ее положили, висит круглая лампа. Вернее, много ламп, расположенных по кругу. Потом они разом вспыхнули, и Люся зажмурилась. Над ее рукой склонилась женщина в марлевой повязке.
— Считайте.
— Раз, два, три…
Очнулась она от жгучей боли. В тело то и дело впивалась игла. Хирург зашивал разрезанный Люсин живот. Она не застонала, только закусила губу. Но анестезиолог заметила, что Люся очнулась, и сказала:
— У вас девочка. Поздравляю.
И Люся потеряла сознание.
Ей пришлось провести в больнице две недели. Приносили девочку, маленькую, слабенькую, и Люся едва сдерживала слезы. Крохотный ротик несколько дней не справлялся с налившейся материнской грудью. Когда девочка, наконец, смогла ее сосать, Люся заплакала от счастья. Ребенок лежал у ее груди, и Люся тихонько напевала колыбельную. Это был самый счастливый день в ее жизни. Она почувствовала, что эта девочка станет для нее всем. Что любовь к ней затмит все, даже Петю.
Тот приехал в день выписки, на такси, с огромным букетом. Бледный от волнения, принял от медсестры пищащий сверток. Загорелые обветренные руки невольно дрогнули.
— Осторожнее! — вскрикнула Люся.
И по лицу мужа поняла, что и для него эта девочка станет всем. Он полюбил ее всем своим сердцем. А любить Петр Рябов умел, Люся это знала. Муж щедро одарил медицинский персонал больницы. Потом отвез жену и дочь домой, в московскую квартиру. Ребенок уснул, а Петр еще долго сидел на кухне, пил крепкий чай, смотрел в окно. За окном была ночь, лицо Рябова было чернее тучи. Люся вошла на кухню, посмотрела на мужа и испуганно спросила:
— Что случилось?
— Я думаю, в Москву пора перебираться. Что-то случится, чует мое сердце. Нельзя больше так жить.
— Как? — недоуменно спросила Люся.
— На себя надо работать. Частная собственность нужна. Не то все разворуют. Бьюсь, бьюсь, а все одно никакого толку. Не могу я так. Сердце ноет. Добро жалко.
И Петр Рябов сжал огромный кулак. На его лице было написано отчаяние. Люся с уважением посмотрела на мужа: хозяин. И не пьющий. Не любят его в деревне, хотя и уважают.
— Что ж, — сказала она. — Жить есть где. Работу найдешь. Переезжай.
Но не сразу Петру Рябову удалось переехать в Москву. Не отпускали его из колхоза. Председатель долго уговаривал остаться, сыпал обещаниями, но Рябов был непреклонен. Уеду. Наконец, договорились: до осени. Уберешь урожай -и на все четыре стороны. А пока лето на дворе -работай. Делать нечего, Люся осталась одна с ребенком. Девочку назвали в честь прабабушки Петра Рябова: Асей. Люся не возражала. Как муж сказал, так тому и быть. Ася — это как у Тургенева. Хорошо!
Когда муж уезжал, у нее загноился шов. Но Люся ничего не сказала. Она привыкла терпеть. Думала только об одном: как бы шов не разошелся. К вечеру у нее поднялась температура. Это уже было похоже на осложнение. В больницу положат, как пить дать. А что будет с Асей? Тоже в больницу? Девочка такая слабенькая, за ней нужен хороший уход. А ну как матери станет совсем плохо? Люся через каждые полчаса мерила температуру, рассматривала набухший, побагровевший шов и по ее лицу катились слезы. Что делать? В «скорую» звонить? Чтобы забрали? И когда Люся пришла в отчаяние, раздался звонок в дверь. На пороге стояла Ная.