Книга Автора! - Наталья Андреева

— Нет. Я шел сюда.

— А что ж не позвонил?

— А я гордый.

— И сегодня?

— Сегодня уже нет.

— Ага! Значит, пришло письмо!

— Именно, — согласился Михин. — Я подумал, что тебе это будет интересно. В пятницу мне вручили очередной конверт.

— Да? И что в нем? — стараясь казаться безразличным, спросил Алексей.

— «Смерть», конечно. Продолжение следует.

— И в нем Клишин сообщает, что на даче в тот вечер была не тетка.

— Не тетка, — вздохнул Игорь.

— Любовница?

— Ага.

— Ну заходи.

Хозяин гостеприимно распахнул калитку. Михин с опаской оглянулся и спросил:

— А что скажет твоя жена? Хожу сюда, как на работу.

— Жена даст нам чаю. Проходи, не стесняйся.

— Я лучше на крылечке посижу, — вздохнул Михин и опустился на верхнюю ступеньку. — Тут мало, три листа. А чаю не хочу, жарко.

Алексей с ним согласился. Он присел рядом и сказал:

— Давай свою «Смерть».

— Вот именно, мою. Угробит меня Клишин. Вот ведь неймется человеку! Помер, а все никак не успокоится! Подозреваемых подбрасывает и путает следствие.

Леонидов аккуратно вынул из папки листки, разложил на коленях, согласно порядковым номерам страниц, и стал читать.

«Смерть на даче». Отрывок

«…Павел Клишин.

Ха-ха! Мне весело, честное слово! Смешно до слез! Шофер-дальнобойщик, подсыпающий цианистый калий в бокал с французским вином — это мое изобретение! Я знал, что менты тупые и обязательно купятся. И помчатся к нему, проверять. Ну и как вам? Как впечатление? А Люба? Надеюсь, вы все поняли. Она рассказала правду. Да, мы не были любовниками. Нас связывали только деловые отношения. В которых ее муж не понимал ничего. И не стал бы из-за этого меня убивать. У него просто-напросто не было мотива. Что же касается Любы… Ее и не могло быть в моей постели, потому что верхняя комната в тот вечер была занята. Конечно, я был когда-то неравнодушен к Любе — святая правда! Но воскрешать мертвецов — занятие неблагодарное. Если любовь похоронили с помпой, то будучи извлеченной из гроба, она начинает издавать неприятный звук: греметь костями. Я не выношу этот звук.

Дело, конечно, было в Пашке, в моем сыне. Когда-то я велел его убить, еще в утробе матери, а он там выжил, родился и стал моим вторым «я», так что грехи на этой Земле будут копиться и преумножаться. Это Судьба. Я должен был умереть и должен был остаться. Я и остался.

Мы говорили в тот вечер о Пашке. Для этого я и вызвал на дачу Любу. Сказал, что написал завещание, в котором все оставлю сыну, при условии, что он будет, как сам того желает, носить мое отчество и фамилию. Она согласилась, а что скажет ее муж, меня не интересует, потому что я знаю своего сына, как знаю себя. Он не уступит. Любаша, правда, пыталась что-то сказать про моих родственников, которые будут бороться за наследство. Я так и не понял, откуда она узнала про Веру и ее денежные затруднения. И категорически заявил, что Вера не получит ничего. Мне больно всякое упоминание о ней, это забыто и похоронено в моей душе. Прах давно истлел, и мир ему. Точка.

О Вере я не хочу говорить вообще, не хочу больше упоминаний и о Любови, а до Надежды мы еще не дошли — рано. Надежда остается последней, так, что ли? Как смешно у меня получилось с женщинами! Была Любовь, была Вера, была и Надежда. Только она и осталась. Я надеюсь, что не подведет.

Из того же, что осталось на земле, я жалею о малом. Так, о пустяках. Например, жалею о том, что больше не почувствую запах жасмина. Мое любимое время года — июнь, начало лета. Когда все еще впереди. Так и надо жить, не оборачиваясь. И верить, что впереди все лето, а позади вся зима.

Вы никогда, не любили жасмин? Вы, наверное, любили розы, все любят розы и это так же скучно, как любить икру, общепризнанный деликатес. Кстати, я сам втайне люблю цветы. Как женщина, или больше, чем женщина. А что в этом плохого? У меня под окном заросли жасмина. Лишь короткое время, на неделю — две, это сказка, а все остальное время — проза. Терраса, где я сплю, покоится в облаке упоительного аромата, который постепенно тает. Облако рассеивается, мой летающий корабль опускается на землю. Лишь неделю — две в году я живу, а все остальное время существую. То есть существовал. Потому что лето уходило в зенит, а потом в осень. И впереди была только зима, без конца и без края.

Из любви к жасмину я всю жизнь и искал эти краски: сочетание белого и зеленого. Неброское, но если присмотреться, ничего лучше нет… У нее белые волосы и зеленые глаза. Волосы мне понравились в память о жасмине, а без зеленых глаз я просто жить не мог.

Быть может, она красится в платиновую блондинку, но тщательно это скрывает. Настолько тщательно, что я ни разу не замечал на ее макушке отросших темных прядей. Хотя подозреваю, что такой цвет волос неестественен. О чем это я? А мои собственные волосы? Но сейчас не об этом. О моем цветке. О моей женщине. Это очень красивая женщина. И имя у нее красивое — Алла.

Мы познакомились давно. Очень давно. Мне было двадцать лет с маленьким хвостиком. Я еще не остыл после первой любовной драмы, первого расставания, которое было таким болезненным. Числился я в то время в аспирантуре. Надо же было где-то числиться. В когорте великих писателей место пока не освободилось. Пришлось довольствоваться малым. Передо мной поставили задачу набрать материал, сдать кандидатский минимум и по возможности защититься. Глупее ничего нельзя придумать. Особенно в литературоведении. Я бы предпочел, чтобы литературно ведали меня. Мое собственное творчество. Но Аркадий Михайлович Гончаров, мой научный руководитель, который эту аспирантуру для меня и выбил, был иного мнения. Начинать, мол, надо со степеней и званий, со связей и полезных знакомств. И только потом обратиться к сути, то есть к творчеству. Всем нужны талантливые ученики. И все неудачники говорят одно и то же: "Вы алмаз. Если вас огранить, то получится бриллиант. Давайте мы будем гранить". А давайте вы не будете лезть? А история нас рассудит.

Я был тогда просто Паша Клишин, по общественному положению нищий аспирант, но зато очень красивый парень. Последнее в то время было для меня особенно ценно. Признаюсь, тайно краснея, я продавал "вид на собственное тело". Работал манекеном. То есть, манекенщиком. Тьфу ты! Как же это называется? Демонстрировал мужскую одежду на показах мод. А вы что подумали? В то время индустрия моды в нашей Стране была на таких задворках, что профессии, в которой я подвизался, официально не существовало. На манекенов не учили. Это был такой же вид подработки, как, допустим, натурщик в художественном училище. С тех писали картины, с меня сделали фотографии. Я неплохо с этого имел. И поначалу даже гордился собой. А что? Разве на меня не приятно смотреть? Еще как приятно! Но однажды…

Однажды я увидел себя в модном журнале. Журнал лежал в государственном учреждении, и как раз на мое лицо одна из сотрудниц поставила чайник. Чайник был горячим. Я понимаю, что-то нужно было под него подложить, чтобы не испортить полированный стол. Но я лежал под чайником и корчился от боли. И думал, что с этим пора заканчивать. Не для того же мы рождаемся на свет, чтобы служить кому-то или чему-то подставкой?