Книга Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш

— Это невозможно, Марианна, — сказала мисс Купер.

А потом речь впервые зашла об усыновлении, и вместе с этим словом в мою жизнь вошло понимание того, что решили насчет моего будущего родители и социальные службы: ребенка у меня заберут, для него уже подыскали подходящую семью. Мне разрешат провести с ним только шесть недель. Потом я должна буду отдать его чужим людям и вернуться домой.

Я посмотрела на маму, до сих пор не веря, что это правда. Это не может быть правдой! Но одного взгляда на ее равнодушное лицо хватило, чтобы все понять.

— Тебе всего тринадцать лет, Марианна. Ты сама еще ребенок, — ровным, лишенным каких-либо эмоций голосом сказала сотрудница социальной службы. — Ты должна вернуться в школу. Ты не можешь ухаживать за ребенком, и, я думаю, ты сама это прекрасно понимаешь, до сих пор твое поведение не было похоже на поведение ответственной и примерной девочки. Ты ведь даже не знаешь, кто отец, так?

Я не могла ответить на этот вопрос, но ни социальный работник, ни мама не знали по какой причине.

— Ты проведешь в Доме для незамужних матерей последние три месяца беременности, — продолжала мисс Купер, не обращая внимания на мое подавленное состояние. — Твоя мать не хочет, чтобы другие дети видели тебя в это время. После рождения ребенка ты останешься там еще на шесть недель.

Страх, меня парализовал страх — я не могла дышать, на меня накатила внезапная слабость, ноги подогнулись, рот наполнился горечью. В горле встал тугой комок, мешающий говорить, не дающий спорить. Я не могла защитить ни себя, ни свою девочку. Черное отчаяние и безнадежность — вот что мне оставалось. Мои родители не только отдали моего еще не рожденного ребенка чужим людям, но и меня собираются отослать прочь! За исключением той ночи накануне свадьбы папиной сестры я никогда прежде не уезжала из дому надолго. Меня повергала в ужас одна мысль о том, что мне придется расстаться с отцом и матерью, с братиками и сестрой. Тем временем они уже договорились с социальным работником, что та приедет за мной через два месяца и увезет в Дом для незамужних матерей!

Сочтя, что ее работа выполнена, мисс Купер закрыла папку с документами, встала и пошла к своей машине.

— Нет! — воскликнула я, стоило ей закрыть за собой дверь.

— Так будет лучше, — устало сказала мама.

— Кому лучше?

— Ребенку, Марианна, — ответила она и отвернулась.

Я поняла, что разговор окончен.

Мне оставалось лишь уйти в свою комнату и сидеть там до тех пор, пока я не найду в себе силы снова общаться с мамой. Она, видимо, поняла, что меня сейчас лучше не трогать, поэтому не просила помочь с домашними делами, как обычно.

Я сидела на краю незаправленной кровати и бездумно смотрела на стену, обхватив ладонями лицо. Там, где пальцы впивались в кожу, на щеках оставались маленькие белые следы. Я чувствовала, как закипающие в горле слезы постепенно превращающиеся в маленький твердый комок, который грозит меня задушить. Я снова и снова прокручивала в голове разговор с мисс Купер и матерью. Мне хотелось выть от отчаяния, но я могла лишь раскачиваться из стороны в сторону как заведенная.

«Что я наделала? Что я наделала?» — шептала я, а внутренний голос вторил: «А что ты могла сделать?» Вопросы вертелись и вертелись в моем еще не отошедшем от потрясения мозгу.

А потом к ним присоединился еще один, уже возникавший ранее: «Почему родители так и не стали выяснять, кто отец ребенка?»

Глава двадцать девятая

Наконец наступил день, когда я должна была отправиться в Дом для незамужних матерей.

Я проснулась очень рано, за окном еще даже не рассвело. Меня разбудил какой-то странный звук. С быстро бьющимся от испуга сердцем я лежала и пыталась разобрать, откуда он идет. Затем вылезла из кровати, подошла к окну — там звук был громче всего — и увидела мотылька, попавшего в ловушку между шторой и стеклом. Меня разбудил стук его бьющихся о стекло крыльев: насекомое отчаянно пыталось вырваться на свободу.

Я приоткрыла окно, и обрадованный мотылек выпорхнул на волю. Как бы я хотела улететь вслед за ним!

С тех пор как нас посетила сотрудница социальной службы, прошло восемь недель. Это значит, что я уезжаю уже сегодня, а у меня до сих пор не собраны вещи. У меня никогда не было много одежды, а растущий живот еще больше ограничивал выбор. Несколько раз пересмотрев свои немногочисленные платья, я сердито швырнула их на кровать. У меня никак не получалось сосредоточиться и определиться, что взять с собой.

Покрытое пылью и трещинками старое зеркало, висевшее на стене, отражало совсем не ту девочку, к которой приезжал социальный работник. Восемь недель незаметно превратили меня в другого человека — я сама с трудом узнавала себя. Заметно округлившийся живот уже не позволял скрыть мою беременность от кого бы то ни было. Крохотная грудь стала невероятно чувствительной и тоже увеличилась в размерах, а лицо, наоборот, стало непривычно тонким и каким-то угловатым. Исчезли пухлые щеки, заострились скулы и подбородок. Волосы, никогда не отличавшиеся особенной красотой, теперь были совсем слабыми и тусклыми.

Из зеркала на меня смотрела бледная, усталая девочка с покрасневшими от постоянного плача глазами; судя по всему, ее губы давно забыли, каково это — улыбаться.

Я чувствовала себя невероятно тяжелой, спина постоянно болела, но хуже всего была никогда не отпускавшая меня тоска. Она поедала меня изнутри, просыпалась вместе со мной по утрам и преследовала во сне — моя подушка часто оказывалась мокрой от слез — и усиливалась по мере того, как приближалось неизбежное расставание с ребенком. Я думала о том страшном дне, и ребенок, словно чувствуя мое беспокойство, тихо шевелился у меня под сердцем.

Я представляла, как он лежит там, свернувшись калачиком — ведь на шестом месяце плод уже вполне сформирован, — и ему всего-то нужно еще чуть-чуть подрасти, чтобы появиться на свет.

Каждый вечер — перед тем как лечь спать — и каждое утро я ласково разговаривала с ней (почему-то я была уверена, что это девочка). Я говорила, что очень сильно люблю ее и с нетерпением жду того дня, когда наконец смогу взять ее на руки и прижать к себе. И все это время я упорно гнала прочь мысли о том, что нас разлучат. Я ни разу не произнесла вслух слово «усыновление».

В то утро я тоже положила руку на живот, с радостью ощущая его округлость.

— Чувствуешь, Соня? — шепотом спросила я. — Ты чувствуешь мою руку?

Реальность ее едва ощутимых движений, увеличившаяся грудь, готовившаяся к появлению на свет ребенка, — все это одновременно и радовало и угнетало меня, поскольку я слишком ярко представляла, какой пустой и бессмысленной станет жизнь после того, как у меня отнимут мою девочку.