Книга «Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Герман Романов

— Посланцы из столицы были?

— Так точно, государь, были. Адмирал Талызин с офицерами гвардии прибыл под вечер. Как изменник повешен на нок-рее флагманского корабля «Астрахань», гвардейские офицеры подверглись расстрелянию, — голос Спиридова ровен, в нем ни осуждения, ни одобрения не слышно.

— С чем прибыли, командор? — задал новый вопрос Петр. Он уже сообразил — перед ним сейчас немалый флотский чин, промежуточный между каперангом и контр-адмиралом.

«Надо бы его резко по службе двинуть, в контр-адмиралы произвести, мужик-то толковый, судя по всему».

— Ваше величество, привезли двенадцать пушек шести- и восьмифунтовых, ядра, картечь, пороха много, фузей тульских две сотни, пистоли, тесаки да сабли абордажные. Бомб пудовых полсотни, с крепостных валов на штурмующих скатывать. Десанта пятьсот матросов — канониры к пушкам да команды абордажные. Сводный батальон Кроншлотского гарнизона в 6 рот и голштинский отряд с роту, что в крепости постоянно находился — еще тысяча штыков. В крепости к отправке готов второй сводный батальон в 6 рот — к утру будет перевезен…

Петр задумался, подкрепление было серьезным, на такое он и не рассчитывал. А, если честно, то вообще не надеялся, что Миних приведет флот в повиновение. Но старый фельдмаршал смог это сделать. И, судя по тому, что матросы с огоньком работают, манифест своей цели достиг.

Петр вскрыл печати на пакете и прочитал письмо. Силу фельдмаршал собирал серьезную — три линейных корабля, два фрегата, почти три десятка более мелких судов, дюжина галер. На них десанта более трех тысяч — солдаты кронштадтского гарнизона и матросы, взбодренные манифестом, двумя рублями каждому и водкой.

И завтра, по обоснованному решению Миниха, не желающего потерять напрасно время («Да, уже завтра, ведь новые сутки пошли»), вся эта армада по столице ударит, и разъяренная матросня там камня на камне не оставит.

И поклон в письме есть матушке Елизавете Романовне, и слова поддержки, и просьба к его величеству на галерах немедленно плыть в Нарву, не вступая в бой с авангардом мятежников, и тем самым избежать ненужного и опасного для батюшки-царя риска.

— Кто тебя на галерах заменить может, командор?

— Капитан-лейтенант Бутаков, ваше величество!

Услышав свою фамилию, из-за спины Спиридова выдвинулся молодой моряк, выпрямился перпендикуляром и четко откозырял.

— Примешь на себя командование, постоянное, — Петр пристально глянул на офицера, — мой двор и все имущество погрузить на галеры и доставить в целости в Кронштадт. Головой отвечаешь за погрузку и сохранность. Даю три часа на погрузку — более времени не будет! Все ясно?

— Так точно, ваше величество! Разрешите исполнять? — Моряк козырнул и рысью бросился к каналу, на бегу отдавая приказы. А Петр повернулся к Спиридову, помолчал немного и заговорил:

— Назначаю тебя комендантом Ораниенбаума. Пушки поставь на крепостные валы. Ядра, бомбы, порох и прочие припасы распихай по разным погребам и подвалам. Все деревянные строения растащите, или хоть водой облейте от пожара. Там три роты солдат, в большей части из рекрутов, разбавь их своими матросами для надежности. Укрепи окопами все что можно, полевые пушки в промежутках ставь, морские вместо них на валах бастионных устанавливай быстро. Обороняй Большой дворец и казармы, если из-за больших потерь удержать не сможешь, жги к чертовой матери. У тебя время до полудня еще есть, я с кавалерией через час к Петергофу двинусь, позиции там займем. Надеюсь, что до полудня гвардию боем задержу. Но дольше не смогу, их очень много на Ораниенбаум идет… — Петр тут остановился, надолго призадумался.

«Страшно, очень страшно. Три сотни сабель против гвардейского авангарда никак не тянут. Но выиграть время необходимо. Шильда в крепости оставлять нельзя — немец не вызывает доверия, мутен. Да и на штурм гвардейцы пойдут неохотно, зная, что нет здесь ненавистных голштинцев, а только моряки. А если возьмут цитадель и матросиков в капусту покрошат, но даже тогда польза будет — флотские в Питере реванш возьмут, и злее водоплавающие будут, намного злее. И с „дядей“ надо решить кардинально, отправить бы его куда подальше, чтоб глаза всем не мозолил…»

— А вот пехоту, что ты привел, с собою возьму, и часть артиллерии полевой заберу, две-три пушки. Своими силами обойтись тебе придется. Хотя нет — если на галерах и шлюпках матросы и канониры лишние есть, то всех в крепость забирай. Удержишь крепость — чин контр-адмирала получишь, Григорий Андреевич. Да, вот еще, — Петр повернулся к адъютантам: — Принца Георга, канцлера Воронцова, генерала Шильда и Волкова сюда, быстро!

Петербург

— Господи праведный, никак царь-то наш Петр Федорович помер? — крестились обыватели, которых полночь настигла на улицах столицы. Некоторые из них даже вставали на колени. Впрочем, были и такие, кто хулил императора, но делали это тихо, сквозь зубы.

Процессия, шедшая сейчас по улицам Петербурга, подавляла своей величественностью. В ее голове ехал всадник в черных латах, в такой же каске с пышным плюмажем на вороном, без единого белого пятнышка, коне.

В правой руке он держал склоненный до земли горящий факел. Огонь трещал, искры осыпались на землю и тухли, как бы показывая, насколько мимолетна человеческая жизнь и как быстро она угасает.

За всадником шагала колонна солдат, человек в сто — все в траурных пышных одеяниях, с такими же факелами в руках. Но держали они их уже над головами, и отблески пламени хорошо освещали следующую за ними шестерку вороных коней, накрытых роскошными черными траурными попонами, шитыми золотом и серебром.

Лошади тащили небольшую погребальную колесницу с маленькими позолоченными колесами. Именно на ней делали последнее путешествие в усыпальницу Петропавловской крепости русские императоры и императрицы.

По обе стороны от повозки степенно вышагивала восьмерка гренадер, держа фузеи на вытянутых вперед руках. Пламя множества факелов зловеще отражалось на стальных жалах штыков.

А на повозке стоял золоченый гроб с закрытой крышкой, поверх которой была наброшена горностаевая мантия — наряду с короной главный элемент торжественного императорского облачения.

Освещенный факелами гроб всей массой давил на души верноподданных — многие плакали и вставали на колени, осеняя себя крестными знамениями и бормоча молитвы за упокой души несчастного царя.

За повозкой два разодетых солдата несли на черных атласных подушках шпагу с золотым эфесом и голштинскую треуголку с пышным плюмажем. А завершала траурную процессию колонна солдат с факелами, пышно одетая в погребальную форму…

И только слухи накрывали город, по улицам которого величаво плыл в последнем плавании траурный императорский кортеж.

— Гвардейцы в Ораниенбауме Петра Федоровича убили, пулями беднягу изрешетили. Царствие ему небесное! А голштинцев его всех штыками перекололи до смерти. А фрейлин царских всех снасильничали жестоко и в канале несчастных утопили. Ой, Матрена! Горе-то какое, царя нашего природного, благодетеля-кормильца, хоронить везут….