Книга Леннон - Давид Фонкинос

Не знаю, что случилось, но впервые в моей жизни одна хорошая новость сменяла другую. Как будто я двигался по спирали позитива. Никсона после Уотергейта отправили в отставку, а мне вдруг дали статус постоянного резидента США. Кто-то на телевидении сказал: «Он так яростно стремился стать американцем, что за одно это ему должны предоставить американское гражданство!»[17]Теперь они поняли, что я люблю эту страну больше всего на свете. Я ходил гулять с Шоном в Центральный парк, и это было главное событие дня. Ничего другого больше не существовало. К гитаре я не прикасался. На протяжении двадцати лет я тратил все свои силы на сочинение музыки и пахал как лошадь. Но с этим покончено. В последние годы у меня размеренная жизнь, состоящая из простых дел. Мой распорядок подчинен режиму сына. Я был неработающим отцом, и мне это страшно нравилось. Не удивлюсь, если эта мода распространится и мужчины займутся домашним хозяйством. На кухне я ловил кайф. Кухарка, наверное, решила, что у меня не все дома. Я чуть с ума не сошел от радости, когда сам сварил себе яйцо. А потом научился печь хлеб. Да-да, я теперь сам пеку хлеб. И это наполняет меня таким счастьем, какого я не испытывал, даже когда собирал целые стадионы.

Я мог подолгу сидеть, одетый в кимоно, ни с кем не разговаривая, ничего не делая. Это была не лень и не медитация, но некое самосозерцание. Я часами занимался йогой и свел к минимуму физическую активность, чтобы очистить дух. В прошлом я так много говорил, что теперь моему телу требуется длительный курс лечения молчанием. Я пожал такое количество рук, что, черт возьми, мне это надоело! Мною пользовались как затычкой в каждой бочке. Я расточал улыбки супруге мэра, которая потом спешила на очередное таперверовское[18]сборище, чтобы с гордостью рассказать остальным, что она только что разговаривала с самым настоящим битлом. Меня с души воротило от всей этой суеты, от этой поверхностности. Наконец-то я нашел убежище, где мог спрятаться. Дома, в семье. Порой я даже забывал, кто я такой. Я освободился от собственного образа. Иногда, шагая по улице, я замечал, что прохожие оборачиваются на меня, а автомобили резко тормозят, и тут вдруг вспоминал, что я — Джон Леннон.

Прежнее исступление отошло в прошлое. Я всегда мечтал о покое, и меня нисколько не смущает, что мой теперешний покой смахивает на анестезию. Пока что я счастлив. Даже пытаюсь самовыражаться, но через письмо. Этот способ как нельзя лучше подходит для того, чтобы извлечь на поверхность свои чувства. Я мало двигаюсь — экономлю движения — и от этого ощущаю себя таким легким, что мне кажется, будто я все время путешествую. Благодаря словам ко мне вернулась и музыка. Да, сначала понемногу — как желание и как потребность, а сейчас я снова одержим ею. Прошлым летом мы ездили на Бермуды. Было здорово. Это совершенно английский остров. Левостороннее движение. И я вдруг понял, что соскучился по Англии. Да уж, чего только не бывает. Я гулял по цветущим садам, восхищался природой, которая никого не оставит равнодушным, и вдруг наткнулся на одно растение под названием Double Fantasy. Я прочитал эти два слова, и мне стало ясно, что именно так я назову свой будущий альбом. Может, даже именно это растение снова толкнуло меня к музыке?

Накануне сорокалетия меня охватило желание вернуться. Мне стало не хватать того, что я отринул. Наверное, так и строится бесконечный жизненный цикл? От отторжения к притяжению. Опять меня искушали демоны прошлого. Опять возник мучительный страх, связанный с выходом альбома. Не разлюбили ли меня за это время? Я сочинял, но из головы не шли одни и те же мысли. Не забыли ли меня? И я понял, насколько мне необходима любовь. Разумеется, меня питала любовь близких, но мне требовалась публика. Как любому артисту. Мне нужны любовь и понимание. Надо сказать, что все мои надежды оправдались с избытком. Альбом приняли очень хорошо. Он так здорово пошел, что я даже начал подумывать о гастролях. Это я-то, который решил, что больше не дам ни одного концерта… Я вернусь в Англию, повидаюсь с родственниками, — момент подходящий. Вернусь в Ливерпуль. Мне не терпится узнать, что меня ждет впереди.

Мы с моим продюсером долго выбирали сингл для моего возвращения. И в конце концов остановились на (Just Like) Starting Over. Конечно, это символично. Но это и правильно. Потому что все и в самом деле только начинается. Начинается заново.

Сегодня. Сейчас.

Эпилог

8 декабря 1980 года, около 17.00, Джон Леннон вышел из своего дома. Как всегда, у подъезда его поджидала небольшая группа людей, мечтавших его сфотографировать или получить автограф. В их числе был и Марк Дэвид Чепмен. Остался снимок, запечатлевший для вечности тот миг, когда Джон Леннон подписывает альбом человеку, который через несколько часов его застрелит. В тот момент Чепмен не сделал ничего. Он спрятался в тени неподалеку от дома и стал поджидать, когда его жертва пойдет назад. Он уже несколько месяцев вынашивал план убить Леннона. Хотя поначалу был его восторженным поклонником. Он даже женился на азиатке, чтобы во всем походить на своего кумира. После множества жизненных неудач он впал в глубокую депрессию и даже совершил попытку самоубийства (лучше бы он довел дело до конца). Недовольство собой постепенно трансформировалось в нем в ненависть к Леннону. По его мнению, он из рок-звезды превратился в буржуя, изменившего идеалам пролетарской борьбы. Тогда он решил, что умереть следует не ему, а предателю. В таком примерно состоянии ума он и поджидал знаменитого битла.

В кармане у него лежала книга Сэлинджера «Над пропастью во ржи». В тот день он воображал себя Холденом Колфилдом. Появился Джон Леннон, и он его окликнул. Певец повернул голову и наверняка узнал толстяка в очках, которому сегодня давал автограф. Но Чепмен больше ни о чем не просил. Опустившись на колено, он пять раз в упор выстрелил в звезду. Четыре пули попали в цель. Леннону удалось подняться по ступенькам крыльца. Стоявшая позади него Йоко закричала. Вызвали «скорую». Чепмен и не думал убегать. Он сидел на земле, ожидая, когда его арестуют. Подъехала полицейская машина. Раненого положили на носилки и повезли в медицинский центр Рузвельта. По дороге полицейский пытался поддерживать разговор с Ленноном, который стремительно терял кровь. Слишком много крови. «Вы Джон Леннон?» — спросил полицейский. Леннон ответил: «Да». Это было его последнее слово. Незадолго до полуночи он скончался.[19]Несмотря на все попытки Чепмена изображать сумасшедшего и утверждать, что он слышал голоса, приказавшие ему совершить это убийство, он был приговорен к пожизненному заключению.