Книга Лехаим, бояре, или Мельпомена смеется. Актерские байки - Татьяна Борисовна Альбрехт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
На 3-й Всесоюзный кинофестиваль в Ленинграде актер Борислав Брондуков был приглашен как актер, исполнивший главную роль в фильме «Каменный крест». Съемочная группа раздавала интервью, участвовала в пресс-конференциях. Брондуков, как и коллеги, отвечал на вопросы прессы, и один из его шуточных ответов чуть не стоил актеру дальнейшей карьеры.
– Какую роль вы мечтаете сыграть? – спросили у Брондукова журналисты. – Роль Ленина. Желательно в Театре сатиры! – ответил артист.
О дерзкой шутке стало известно в верхах, но, к счастью, актер отделался легким испугом: Брондуков сообщил, что был пьян, извинился, и его простили.
* * *
Евгений Симонов рассказывал об одном актере Вахтанговского театра, как тот очень удобно завел себе любовницу в собственном дворе, в доме напротив. И при этом очень гордился своей оборотистостью. Однажды он сказал жене, что едет в Ленинград на три дня, а сам закатился к своей пассии и гужевался там от вольного. К концу третьего дня любовница попросила его вынести мусор. Артист в трико и домашних тапочках вышел на помойку, вытряхнул ведра и привычно пошел… домой! Нажал кнопку звонка и в этот момент сообразил своей хмельной башкой, что сотворил, но было уже поздно. Законная жена открыла дверь и обалдела:
– Откуда ты, милый?
Представьте себе этого оборотистого, в трико и тапочках на босу ногу, с двумя мусорными ведрами в руках, не нашедшего ничего лучше ответить, чем:
– Как откуда? Из Ленинграда!
* * *
Никита Богословский, как известно, прожил юность в Ленинграде. Однажды лет в двенадцать он залез зачем-то в телефонный справочник и увидел: «АНГЕЛОВ Ангел Ангелович!». Это сочетание показалось ему поводом для шутки: он набрал номер и вежливо попросил:
– Черта Чертовича можно?
Его обругали, он бросил трубку, но после этого еще пару раз проделывал этот номер – для друзей и гостей…
Прошло больше пятидесяти лет, и однажды, оказавшись в Питере, Богословский что-то искал в телефонной книге, и вдруг – как привет из детства: «АНГЕЛОВ Ангел Ангелович»!
Надо знать Богословского: конечно же, он набрал номер и вежливо попросил: – Черта Чертовича можно?
И старческий голос сказал в трубке:
– ТЫ ЕЩЕ ЖИВ, СВОЛОЧЬ?!!
* * *
У Театра Олега Табакова (который поклонники любовно называют «Табакеркой») – большая толпа. Сегодня – премьера! Огромная афиша у входа кричит: «РЕДЬЯРД КИПЛИНГ!!! «МАУГЛИ»!!!»
Народ ломится, милиция из последних сил сдерживает. Молодые актеры протаскивают на спектакль замечательного драматурга Александра Володина, чья пьеса «Две стрелы» в это время находилась в работе театра. Милиционер – ни в какую: без билета не положено!
– Да поймите, – убеждают ребята, – это наш автор! Мы его пьесу ставим!
– Другой разговор! – сурово сказал милиционер и взял под козырек. – Товарищ Киплинг, проходите!
* * *
Алла Покровская рассказывала, что Ефремов так заразил своих актеров любовью к системе Станиславского, что любые посиделки заканчивались дискуссиями именно на эту тему. Однажды на гастролях в Румынии артисты собрались после спектакля в одном из гостиничных номеров. Как водится, речь зашла о системе Станиславского. Калягин и Гафт заспорили о Системе, а Евгений Евстигнеев, наотмечавший окончание рабочего дня пуще всех, завалился на кровать и заснул.
В конце концов, Гафт с Калягиным доспорились до того, что решили выяснить, кто лучше сыграет этюд на «Оценку факта». Фабулу придумали такую: у кабинки общественного туалета человек ждет своей очереди. Ждет так долго, что не выдерживает, выламывает дверь и обнаруживает там повешенного.
Не поленились, соорудили повешенного из подушки и поместили его в стенной шкаф. Один сыграл неподдельный ужас и бросился с криком за помощью, другой, представив возможные неприятности, тихонько слинял, пока никто не увидел… Оба сыграли классно. «Судьи» в затруднении. Тогда решают разбудить Евстигнеева и посмотреть, что придумает он.
Растолкали, уговорили, объяснили ситуацию… Евстигнеев пошел к шкафу. Уже через секунду весь номер гоготал, видя, как тот приседает, припрыгивает перед дверцей стенного шкафа, стискивая колени, сначала деликатно постукивает в дверь «туалета», потом просто барабанит. Наконец, доведенный до полного отчаяния, он рвет на себя дверь, видит «повешенного», ни секунды не сомневаясь, хватает его, сдирает вместе с веревкой, выкидывает вон, и, заскочив в туалет, с диким воплем счастья делает свое нехитрое дело, даже не закрыв дверь!
Громовой хохот, крики «браво», и единогласно присужденная Евстигнееву победа. Артист раскланялся и рухнул досыпать.
* * *
К Георгию Товстоногову в Ленинградский Большой драматический театр приехал из провинции наниматься на работу эдакий Актер Актерыч. Бесцеремонно ввалившись к мэтру в кабинет, Актер Актерыч громоподобным басом бесцеремонно заявил:
– Хочу у вас работать! Мои условия: главные роли мне и жене, зарплата по высшей ставке и трехкомнатная квартира в центре Ленинграда!..
Товстоногов глянул на посетителя и ответил негромко и равнодушно:
– Значит так! Первые три года будете бегать в массовке, зарплата самая маленькая, жену не возьму, а вам – койка в общежитии…
Актер Актерыч все также громоподобно и самоуверенно прорычал:
– Согласен!
* * *
Однажды на время киноэкспедиции Ивана Рыжова и Василия Шукшина поселили в один гостиничный номер. Трудно представить более разных людей! Рыжов выглядел гораздо старше своих пятидесяти лет. Маленький и полный, говорливый и веселый, он был само почтение и обращался со всеми только на «вы». Шукшин переживал «возраст Христа». Высокий и жилистый, молчаливый и мрачный, он сходился с людьми трудно и предпочитал говорить им «ты».
К. Куско. Василий Шукшин
– Давай-ка, отец, – выдавил он улыбку и поставил на стол бутылку, – за-ради знакомства…
– Не пью-с, – почему-то вырвалось у Рыжова.
И тут же он виновато защебетал в свое оправдание, дескать, были и мы… ха-ха…
– Кури! – уже суровее пригласил к общению Шукшин и чиркнул спичкой.
– Не курю-с, – опять выскочило у Рыжова…
Глаза Шукшина презрительно сузились. Он пожевал папиросу, налил себе, выпил и многозначительно крякнул: баба, мол, ты, а не мужик!
Рыжов заботливо предложил ему закуску.
– Пошел ты!.. – бросил тот, как выругался, и хлопнул дверью.
Наступил вечер. Рыжов уже спал, вернее, делал вид. Вернулся Шукшин и внимательно посмотрел на стоящие рядом пакет молока и початую им днем бутылку, перевел взгляд на румяного соседа и скривился.
– Интеллигент! – процедил он сквозь зубы и сплюнул. – Тоже мне… Кадочников!
Потом Шукшин часто обзывал Рыжова интеллигентом и произносил это с отвращением, вроде «тунеядец» или еще похлеще…
Однажды он застал напарника в номере, когда тот благостно поглощал кефир, и опять наградил его кличкой.
– Какой я тебе интеллигент?! – сразу на «ты» взорвался Рыжов. – Я родился в деревне!
Шукшин опешил, но как петух, принял бойцовскую стойку.
