Книга Единственный шанс - Анатолий Филиппович Полянский

узнал, разумеется, не сразу. Жарких был скрытен, рассказывать о себе не любил. Да и о чем? Ничего выдающегося в его жизни не случалось, подвигов не совершал, добрых дел – тоже. Но долгие ночные вахты вдвоем с командиром, когда вокруг тишина да море, побуждали иногда к откровенности. То одно вырвется, то другое. Так и сложилась у Плужникова цельная картина нехитрой жизни молодого матроса.

– Присаживайся, – кивнул командир на табурет, откидывая одеяло и опустив ноги в шлепанцы. В темно-синей госпитальной пижаме с белым, подшитым неровной строчкой подворотничком он выглядел домашним и непривычно мягким. – Рассказывай, что там у нас? Как обстановка?

Жарких неопределенно пожал плечами.

– Скорей бы вы возвращались, товарищ капитан-лейтенант, – сказал он, не отвечая на вопрос.

– Боюсь, медицина меня крепко держит, – ответил Плужников и подумал: «Значит, нет мира под оливами?»

Жарких ушел, оставив в душе Плужникова теплое чувство и уверенность, что, назначив Харитона командиром отделения рулевых, он поступил правильно. Вальясов конечно же ошибается. Оказать парню доверие время приспело.

Не успела закрыться дверь за матросом, как в палате появился Бурмин: губы растянуты в улыбке, в глазах – ласка. Он забросал Плужникова вопросами о самочувствии, настроении. Спрашивал, не дожидаясь ответа, и тем временем ловко рассовывал по полкам тумбочки содержимое принесенного в авоське объемистого пакета. Тут были завернутые в промасленную бумагу пирожки, куски торта, баночки, коробочки.

– Люся сама пекла, – радостно сообщил Бурмин.

– Да здесь продуктов на целый флотский экипаж, – засмеялся Плужников.

– Вкуснота, Игорь Александрович, слово даю, – продолжал суетиться Бурмин, игнорируя реплику командира. – Все на чистом сливочном масле. При любой диете годится. Витамины, калории…

Замполит говорил хорошо поставленным голосом и, несмотря на скромные габариты, заполнял собой всю палату. Но выражение глаз, глядевших обычно весело, выдавало сумятицу чувств, тщательно, впрочем, скрываемых.

Плужников насторожился. Прежде всего он подумал о конфликте между Горбатовым и своим преемником. Кое-какие раскаты до лазарета уже докатились, но Плужников терпеливо ждал, как развернутся события. Бурмин мог вполне оказаться между двух огней и не сразу сообразить, какой следует тушить раньше. С одной стороны, известный тебе человек, которому надо бы порадеть. С другой – хоть и врио, а командир! И каждый по-своему вроде прав.

Взгляды замполита на сей счет Плужникову были хорошо известны. Бурмин считал: политработник всегда и во всем должен поддерживать командира, даже если и не согласен с ним. Плужников придерживался иной точки зрения, хотя, конечно, такая позиция замполита была чрезвычайно удобной. Но командир – не безгрешный ангел, и кто, как не замполит, обязан подсказать, поправить, стать противовесом? По этому поводу Плужников однажды в сердцах сказал: «Не будь соглашателем, Владимир Константинович. Хоть бы когда-нибудь поспорил со мной… до крика, до хрипоты… До боли сердечной!..» Сказать сказал, но взгляды Бурмина этим не изменил. Тем более характер…

– Мне же этого вовек не съесть, – взмолился Плужников, когда Бурмин опорожнил авоську. – Я сижу на строжайшей диете…

– Все равно назад не понесу, Игорь Александрович, – замахал руками Бурмин. – Люся так старалась, а я жену ни под каким видом огорчать не могу.

– Спасибо за заботу. И тебе, и Люсе. А теперь выкладывай, с чем пожаловал. Как там молодой командир ведет себя?

– Нормально, Игорь Александрович.

– А помощник?

– С ним все в порядке.

– Не морочь голову, – рассердился Плужников. – давай без психотерапии. Разве между ними любовь да совет?

– Так ведь трения неизбежны, Игорь Александрович. Приноровятся постепенно…

Плужников взглянул на Бурмина: хочет успокоить или ничего не заметил? Уж если Жарких уловил, то замполиту по штату положено.

– Не круги, замполит, – с досадой сказал Плужников. – Кое-что мне известно. Хочу знать подробности.

Бурмин задумался. Он и в самом деле не придавал особого значения соперничеству командира и помощника. Наскакивают друг на друга, как петухи: кто больше знает, кто лучше сделает… Не явно, конечно, но замполит-то видит. Смех, да и только! Ну а что соревнуются, так это для службы полезно. Не далее как вчера, когда Бурмин попробовал уличить Горбатова в грубости, тот вспылил: «Не встревай, – заявил, – меж нами. Сами как-нибудь разберемся. Что касается службы, обещаю полный ажур». И Бурмин, как ни странно, ему поверил. Совершенно очевидно: с тех пор, как ушел Плужников, Михаил переменился, стал более ревностно относиться к обязанностям, болезненно переживает промахи подчиненных. Чем же это плохо?..

Выслушав сумбурно выраженные соображения Бурмина, Плужников подумал: плавает замполит по верхам. Конфликт гораздо серьезней. А вслух сердито сказал:

– Формалист ты, вот что я скажу!

– И вы туда же? – воскликнул Бурмин. – Казенно, шаблонно, а теперь еще и формалист?..

– Значит, я не одинок? – усмехнулся Плужников. – Кто ж тебя еще припечатал?

– Нашлись. Поучать многие любят…

– Не обижайся, лучше подумай: раз не я один говорю, следовательно, что-то есть? Ты хороший человек, Владимир, а до хорошего замполита не дотягиваешь. Обидно, но факт…

Плужников замолчал, а Бурмин вдруг всем нутром ощутил, как предельно сейчас откровенен командир. Вряд ли на корабле между ними состоялся бы такой разговор: обстановка не та, и потому, наверное, важно, крайне важно выслушать, попробовать понять, что ж о нем думают сослуживцы. В политотделе его всегда хвалили, ставили в пример, и разговор с Сивоусом был как гром… Ох и разозлился же он на мичмана! Потом подоспел Вальясов с шуточками под «девятое ребро». Теперь вот командир…

– Огорошил я тебя? – спросил Плужников, увидев, как скис посетитель.

– Если честно, – да, – признался Бурмин.

– Извини, не хотел расстроить. Ты иди и, очень тебя прошу, присмотрись-ка получше к ребятам. Боюсь, дров бы не наломали, особенно Горбатов, как обиженная сторона.

Оставшись один, Плужников взбил подушку, лег поудобнее и закинул руки за голову. Последние дни он много думал о Горбатове и все чаще приходил к выводу, что вел себя с ним не всегда правильно. Горбатов вырос во флотской среде, был сыном командира, общим любимцем в доме. Его хвалили и наверняка перехваливали, что породило сознание собственной исключительности. А командир сразу