Книга ЛЕГО - Борис Акунин

историческим событием, которое нужно как следует подготовить.

Господи, ноты! В спешке, в нервах она так и оставила их на столе!

В панике Антонина Аркадьевна хотела остановить дрожки, повернуть обратно, но тогда на пароход уже не успеть.

Ничего, сказала она себе трезво и устало. Вернусь сюда потом — заберу и сонату, и рояль, и всё остальное. Торопиться теперь некуда. Я навечно — вдова великого Константина Климентьева. Про Картузова нужно забыть. Вдова не может, «не сносив и пары башмаков», кинуться в новую любовь. А несколько лет спустя? — всколыхнулась в ней вдруг надежда и тут же погасла. Нет, так не бывает. Жизнь ждать не станет. Как не ждет запоздалого пассажира поезд. 

В ЯЛТУ

I

— Чего, ну чего тебе от меня надо? Растай, соблазное виденье. Сгинь, нечистая сила, — пробормотал, прячась за березовым стволом, Егор Картузов, человек, по внешности которого трудно было определить, что он собою представляет и чем занимается, лишь что это некто сам по себе. Он был как-то подчеркнуто ни на кого не похож, и всё в нем между собою не складывалось: резкие мужицкие скулы — с иронической складкой широкого рта, обветренная кожа лица — с белым следом от очков на переносице; простецкая парусиновая куртка, в каких ходят мастеровые, — с зажатым в руке саквояжем хорошей кожи. На людей, которые Картузова хорошо не знали, он обычно производил впечатление неприятное и даже тревожное — именно своей непохожестью, так что непонятно было, чего от такого субъекта ждать. Те же, кто хорошо знал Егора, делились на две противоположные категории — сильно его любивших и сильно его ненавидевших.

Смотрел Картузов на поле, где в полусотне шагов раздваивалась дорога. По дороге, миновав развилку, в сторону недальнего моря и порта удалялись дрожки. В них сидела женщина в белом кружевном капоре, она оборачивалась, словно видела прячущегося, но разглядеть Егора в густой тени, за березой, было вряд ли возможно.

Стоило ему прошептать про нечистую силу, и женщина оборачиваться перестала, скоро ее заслонила поднятая колесами пыль, а еще через минуту коляска скрылась за косогором.

Только теперь Картузов вышел из рощи. Он шел через поле к видневшемуся вдали селению, состоявшему из белых глинобитных хат, поочередно выдвигая плечи и размахивая своим чемоданчиком. Лицо его было решительно и угрюмо.

«Дамочка эта — химера, и преопасная, — бормотал он себе под нос, нарочно называя уехавшую уничижительно. — Ну ее к лешему, только душу разбередила, а нашей душе сейчас бередиться нельзя».

Привычку разговаривать с самим собой Картузов завел, когда шесть месяцев провел в одиночной камере. Тогда же, из-за многочасового каждодневного хождения от стены к стене, он очень укрепил мышцы ног и теперь при необходимости мог без труда отмахать любую дистанцию. Из Тамани, где он жил, до курортного Ак-Сола, куда он направлялся, было десять верст и все ездили на извозчике, но у Картузова имелась причина совершить это путешествие на своих двоих.

Женщину, которую Егор, мало кого боявшийся, а пожалуй и вовсе никого не боявшийся, счел опасной, звали Антониной Аркадьевной Климентьевой. Эта Климентьева, которую он вчера увидал впервые, произвела на Картузова странное, смущающее воздействие. Смущаться Егор не умел, а любую странность привык разъяснять. Минувшей ночью он, всегда крепко, свинцово спавший, всё ворочался, а если проваливался в сон, то видел сны, от которых вскидывался с сердцебиением, и, конечно, приключившуюся с ним странность растолковал. Не квадратура круга.

Объяснение ему не понравилось. «Ты втрескался, идиот, — сказал себе Егор, любивший точность диагнозов. И тут же выработал программу лечения: — Резекция, ампутация, культевание».

Не следовало бы снова появляться в Ак-Соле, можно было бы отправить больничного фельдшера, но одно обстоятельство настоятельно требовало личного визита.

Однако Климентьева, слава богу, по каким-то делам уехала в порт — скорей всего тоже не захотела повторения вчерашнего. Поразительная, конечно, а может быть даже и более чем поразительная женщина, подумал Картузов, испытывая разом два чувства, обыкновенно не совмещающиеся: облегчение и тяжесть. Первое было понятно, второе требовало препарирования, но Егор постановил отложить эту несрочную процедуру до более спокойных времен и больше о пустяках не размышлял.

Перед околицей, отделявшей село от луга, где паслось стадо, он обернулся и минут пять внимательно смотрел на дорогу. На ней никого не было. Кивнув сам себе, Егор быстро зашагал по улице.

II

Сначала нужно было навестить больного мужа Антонины Аркадьевны. Пройдя во двор чистенькой белой мазанки под черепичной крышей, мимо высоких осенних подсолнухов, качавших над плетнем своими черными ликами, Картузов увидал старуху, которая махала по крыльцу веником, и подумал, что это прислуга, а может быть, хозяйка, у которой Климентьевы сняли дом.

— Здорово, тетка! — сказал он. — Я к твоему жильцу.

— А нету их, — ответила та, разогнувшись и поглядев на Егора выцветшими от жизни глазами. — Уихалы.

— Надолго?

— Навовсе.

— Как это «уихалы навовсе»? — удивился Картузов. — Он же еле ходит.

Старуха сказала ему, что сначала «не попрощавши» уехал барин, а затем и барыня, которая расплатилась и пообещала прислать за вещами после.

— Може вы заберете, коли вы ихний приятель? — спросила хозяйка. — Дрына ихняя пол-хаты займае. Сами подывытеся.

— Какая «дрына»?

Он вошел в горницу и понял, что речь о рояле. Повсюду были видны следы быстрых сборов. На полу лежала оброненная сетчатая перчатка. Сам не зная зачем, Егор ее подобрал, поднес к лицу и понюхал. Быстро