Книга Под фригийской звездой - Игорь Неверли

не грех бы накинуть — хотя бы по десять грошей за кубометр. Работаем сдельно, а получается по шесть злотых в день!

Тут он солгал, в среднем получалось семь злотых.

Пандера принял это очень близко к сердцу.

— Почему так мало? Вы что, работать не умеете?

— Пан директор, мы работаем, как никто! Нас тут все знают — лучшая артель. Спросите у пана Арцюха. Орлы! Всех обойдем. Возьмите хотя бы нашего «секиру». Не было на «Целлюлозе» такого «секиры» и не будет!

И к отцу:

— А ну, покажи фокус.

Потом к Пандере:

— Он, пан директор, из одной спички делает две.

— Две? Ого! Покажи, премию дам.

Корбаль положил спичку на бревно. Все подошли поближе. Они много раз уже видели фокус, но готовы были смотреть еще и еще.

Отец отошел на шаг от бревна, пряча тесло за спиной, будто готовясь отрубить голову живому существу, которое не должно видеть орудия казни. С минуту смотрел смущенно на спичку, словно извиняясь за то, что он с ней сделает сейчас, легонько взмахнул теслом и аккуратно расщепленные половинки разлетелись головками в разные стороны. Обе можно было зажечь — сера осталась цела.

— Наш «секира», пан директор, мух разрубает. Как увидит у кого-нибудь на голове муху, так сразу ее пополам, а голову даже не царапнет.

— Да ну, на голове, нет, не верю, — смеялся Пандера, присматриваясь к отцу, будто хотел его запомнить. Глаза у него были зоркие, красивые, а лоб высокий, гладкий. Издали он казался доходягой, сбежавшим из больницы. Из-за своей какой-то разболтанной походки, желтого, болезненного цвета лица, оттого, что был тощ и узок в груди. Но вблизи было видно, что человек этот полон жизненных сил, что в его небольшой, изящной голове мысли беспрестанно снуют туда и обратно, ища себе выход.

Он спрятал расщепленную спичку в бумажник, а отцу дал в награду пять злотых серебром.

— Мало зарабатываете, потому что людей много.

Строгали, объяснял он им, работают на двух сортировщиков. Зачем нужны два? Неужели одного недостаточно? Пусть остается один, тогда в артели будет восемь человек и заработок получится выше.

— А что делать второму?

— Второй пойдет на разгрузку, там он больше заработает.

— Сколько?

Пандера сказал, что на разгрузке платят восемь и восемь десятых гроша за кубометр. В вагоне — двадцать тонн, то есть сорок шесть кубометров. Два вагона всегда можно разгрузить. Получается восемь злотых в день. На злотый больше, чем у строгалей.

Корбаль польстился на этот злотый.

— Я бы пошел, пан директор.

Пандера велел ему прийти завтра между десятью и одиннадцатью. В эти часы к нему каждый может приходить по своим личным делам, он всех принимает и решает их вопросы.

Он собрался было уходить, но вдруг вспомнил:

— А у кого есть велосипед?

Ни у кого, конечно, не было.

— Плохо, мужики, плохо. У мой рабочий должен быть велосипед. Сейчас велосипед, потом мотоцикл. В Америка так, и здесь будет, как в Америка.

Улыбнувшись на прощанье, он удалился, слегка пошаркивая.

— Вот это мне нравится, — сказал Корбаль. — Это директор. Всюду заглянет, с каждым поговорит. Одно слово, хозяин! Чего к нему придираются? Обходительный человек.

Обходительный — это признали все. Барин, а покурил с ними. Поговорил, даже совет дал. Приличный человек.

— Гавликовский, а ты что скажешь?

— Минога.

Над ним посмеялись — вот человек, никогда толком не объяснит, что у него на уме! — и пошли к козлам.

Щенсному Пандера тоже показался совершенно не похожим на человека, о котором рассказывают столько плохого. Он даже сожалел об этом. Лучше бы Пандера был таким, каким его изображали на митинге «красных». А то теперь снова не поймешь: вдруг не все, что о нем говорят, — правда? Может, слухи преувеличены?

На дом денег не хватило. Истратили все деньги: и триста злотых, оставшиеся от продажи земли, и то, что отец сумел сэкономить из заработка. Изба, правда, стояла, но без крыши, без печки, без пола на кухне. Нужны были еще двери, окна, штукатурка изнутри, облицовка снаружи, покраска… Не хватило средств на отделку. Когда подсчитали, оказалось, что отделка будет стоить втрое дороже, чем сама изба.

Отец был совершенно убит, и наконец Корбаль сжалился. Не сразу, а через несколько дней, когда отец впал в полное уныние.

— А почему бы вам, папаша, не обратиться в профсоюз за ссудой?

— Разве профсоюз даст?

— Даст, своим он дает. Те, кто строился на Вербной улице, получили у них на целые дома, а вам ведь нужно только на отделку. Напишите прошение. Вам наверняка дадут, пусть только ксендз Войда поддержит.

Легко сказать: напишите! Они ведь к этому делу непривычны. Кто напишет? Отец неграмотный, Щенсный кое-как писал, но буквы получались будто из толстой проволоки, плохо сцепленные друг с дружкой. Опять-таки надо знать толк в выражениях. Какое оно — правление? Достопочтенное или просто уважаемое? И как у него просить: обыкновенно — «очень прошу», официально — «разрешите обратиться с просьбой» или же мягко — «покорнейше прошу»… Слова ведь тоже бывают разного сорта. Как доски на складе: комлевые, верхние, боковые, из ядра древесины и горбыли.

— Давайте, я за вас напишу, — предложил Корбаль свои услуги. — Пусть только Щенсный сбегает к Сосновскому за бумагой. И захватит пол-литра с малосольными огурчиками. Так дело лучше пойдет.

Он написал, как надо, потому что и ксендз Войда поддержал, и правление утвердило. Им выдали тысячу злотых ссуды, сроком на пять лет, с тем чтобы они возвращали, вместе с процентами, по семнадцать шестьдесят в месяц.

— Вот теперь ты видишь, — говорил отец Щенсному, — видишь, какой профсоюз по-настоящему о нас заботится. Те горланят, сулят невесть что, а эти спокойно, по-христиански. Выручили вот, помогли…

Они тут же закупили весь материал, завезли в дом, покрыли кусок крыши над кухней и поселились там. Тут у них был склад, стояли нары и верстак, сколоченный из нескольких досок. На этом верстаке, покончив с крышей, они делали фрамуги, окна, всю столярную работу, которой отец обучил Щенсного.

Цихович привез семью из деревни и поселился в своей хибарке по соседству; Михальский уже месяц жил с девицей Виткевича, так что в «ковчеге» осталось шестеро: двое женатых и четыре холостяка.

Один из женатых, Квапиш, запил в городе. Второй сказал, что у него большая семья, в такой хибаре, как Цихович, они жить не смогут, а на приличный дом, как у «секиры», ему придется копить еще год, поэтому он утеплит «ковчег» и, когда остальные разъедутся, как-нибудь перемучается, перезимует. Холостяки не думали обзаводиться домами, говорили: «мы в городе устроимся» — и тратили деньги на то, чтобы приодеться.