Книга Смерть чистого разума - Алексей Королев

тот вскарабкался на скалу и с видом Колумба на кубинском берегу обозревал окрестности. «Всё-таки не удержался», – подумал Маркевич и совершенно неожиданно для себя полез наверх.

Это удалось ему гораздо легче, чем он ожидал, и, оказавшись рядом с Тером, Маркевич с удовольствием заметил, что даже не запыхался. Тер теперь сидел, жуя травинку, впрочем, от пейзажа, несколько прояснившегося, глаз всё равно не отводил.

– Вы устали, Степан Сергеевич.

– Немного, совсем немного. Но это стоит того. Прекрасные горы. Категорически заявляю, что займусь горовосхождениями по-настоящему, буде представится такая возможность[15]. Тогда уж – никаких одышек.

– Ну ничего, скоро назад пойдём. Там, наверное, Веледницкий уже вернулся.

– С чего вы взяли? – удивился Маркевич. – Мне показалось, инспектор был очень решительно настроен.

– Чутьё, – пожал плечами Тер. Маркевич посмотрел на него очень внимательно. – Ну-с, полезли вниз. Смотрите, наш друг уже взял на себя обязанности кухмистера. Закусим и мы на скорую руку.

Шарлемань действительно разложил на обширном носовом платке полдюжины яиц и немного хлеба, жестом предложив спутникам присоединиться.

– Месье, – тихо и как-то даже немного заискивающе спросил вдруг Шарлемань, когда все закончили трапезу и приложились по разу к Теровой фляге с водой, в которую предусмотрительный хозяин добавил несколько капель бренди. – Месье, позвольте спросить.

Обращался он к Теру, но смотрел при этом, само собой, на Маркевича. Тот, разумеется, перевёл.

Тер даже не удивился, хотя с самого начала прогулки Шарлемань не проронил ни слова. И кивнул с тем почти надменным видом, который так хорошо умел при случае на себя напускать.

– Месье действительно хотел поехать на Олимпийские игры?

Маркевич вздохнул и принялся переводить.

– Да, Шарль, это правда.

– И в каком же виде спорта?

– В велосипедном, мой друг. На шестьсот шестьдесят ярдов и на тысячу метров.

– Неужто так дорого участвовать?

– Дейтонский велосипед один стоит двести рублей. Сколько это во франках? – спросил Маркевич у Тера.

– Пятьсот или пятьсот пятьдесят, полагаю, – ответил тот.

На лице Шарлеманя возникла гримаса уважения. Он замолчал и принялся собирать импровизированный стол. Потом отошёл и уселся на камень, принявшись сосредоточенно сосать свою носогрейку.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Маркевич спустя некоторое время, – подпоручик в гвардии получает жалованья рублей этак сто?

– Ровно восемьдесят шесть в месяц. А меж тем за мундир – будьте любезны полста, за сапоги – четвертной. Вы это к чему спросили, товарищ Янский?

– Размышляю о дороговизне атлетического спорта в наших палестинах. Вряд ли в Англии велосипед стоит как два месячных жалованья лейтенанта королевской гвардии.

– Точно так, – откликнулся Тер. – Можно, конечно, на шубинских «националях» гонять, да только неохота русский флаг позорить.

– Любопытно вы рассуждаете… для члена рабочей партии.

– Э-э, товарищ Янский, вы меня никогда не поймёте. Когда под тобой «националь» развалится на глазах изумлённой французской публики – это ж позор. Натуральный позор. При чём тут партия?

– По-моему, позор – это то, что русский рабочий-металлист на круг получает шестьдесят, кажется, франков в месяц, а французский – двести. Вот от чего вашей публике в изумление бы прийти.

– У спорстмэна и революционера есть одна общая черта – оба они хотят, чтобы Россией весь мир гордился.

– Ну положим, что так, – примирительно сказал Маркевич. – Кстати, а вы у передового капиталиста товарища Шубина денег просить не пробовали? Раз уж свои велосипеды у него такие никудышные, помог бы вам прославить, так сказать, русский флаг на чужих.

– Представьте себе, пробовал, – язвительно ответил Тер. – Написал самым почтительнейшим образом. И даже ответ получил, тоже уважительно так написанный. Мол, милостивый государь Александр Иванович, во внимание к прославленным трудам вашим с радостью бы помог, да только вот беда: давать Дейтону такую рекламу мне за мои же кровные никакого резону нет, а вот через три-четыре года, бог даст, построим новый «националь», да такой, что и в международных гонках участвовать не стыдно, вы и приходите, милости просим.

Маркевич засмеялся.

– Да, в логике купчине не откажешь. Между прочим, мне не показалось, что вы были знакомы.

– А мы и не знакомы. Письмо-то почтительное, да – по почерку видно – канцелярист какой-то выводил, служка, а от Шубина там только каракуль внизу собственноручный. Он таких цидулек в день по сотне, небось, подмахивает. Где уж там припомнить.

– А вы и здесь ему не сказались?

– Нет. Я, конечно, заранее знал, что он в пансионе этом обретается. Но пока что случая не было, а в таком деле подходящий случай – самое важное. Ну да ничего. Будет случай – припомню.

– Деньги, деньги… Вот парадокс, а, Александр Иванович? Мы боремся за общество, в котором денег, вероятно, и вовсе не будет, и для этой борьбы нам нужны немалые суммы.

– Нэ парадокс, а диалектика. Впрочем, денег на свете много. Так много, что только не ленись наклоняться и подбирать.

– Что-то сколь я не смотрю под ноги, никаких богатств за двадцать шесть лет так и не видел, – сказал Маркевич.

– Плохо смотрите. Ну или нужды настоящей не было.

– Да как вам сказать…

– Не было, не было. Умные люди из воздуха могут состояние сколотить.

– Это вы про Шубина?

– Э-э, нет. Шубин деньги из папенькиного сейфа достал, когда тот преставился. Правда, преумножил, тут спору нет. Я о другом. Фантазии в людях мало, фантазии.

– Признаться, не понимаю.

– Да вот хотя бы. Недавно в голову пришло. Родимая империя, как вы знаете, берет по десяти рублей чистоганом за каждые полгода действия заграничного паспорта. Недурной гешефт, да-с. Представим себе, что уедут две тысячи умнейших людей России. Безразлично, кто именно и какого цвета у них будут партийные штаны. Пусть все. Витте, Чернов, Ленин, Шульгин, Толстой, думцы, земцы, командиры гвардейских полков, профессора урологии, Павлов, Бехтерев, Примагентов, Репин, Андреев. Это ж сорок тысяч в год! Два губернских жандармских управления содержать можно!

Маркевич ничего не сказал, и по его бледному веснушчатому лицо было не понять, оценил ли он шутку или нет. Он встал, некоторое время походил взад-вперёд, высматривая пейзаж внизу. Потом достал свой «кодак» и принялся возиться с видоискателями и светофильтрами. Тер покосился на него:

– Диафрагму самую малэнкую возьмите. И экспозицию – три секунды, в крайнем случае четыре.

– Погодите, товарищ Лекс, – весело сказал Маркевич, – я ещё ваш портрет сделаю на фоне Се-Ружа, не хуже, чем в участке выйдет, попомните мои слова.

– Нэ сегодня. Смотрите, какая туча ползёт. Надо возвращаться.

Маркевич с сожалением посмотрел туда, куда показывал Тер, и был вынужден согласиться. Шарлемань был призван и явился через полминуты в совершеннейшей готовности. Маркевич собрался, как всегда, последним. Три или четыре снимка долины