Книга Экстази - Ирвин Уэлш

Дома меня ждет новое сообщение на этом сраном автоответчике. Мамаша — никогда же мне не звонит обычно. Голос взволнованный, будто что-то серьезное стряслось:

— Приезжай срочно, сынок. Произошло ужасное. Позвони, как только появишься.

Вот возьми мою старушку — ни разу в своей жизни никому ничего плохого не сделала, и что она за это получила?

Да вообще ничего — полный ноль. А этот пидор, из-за которого детишки уродами рождаются, наоборот — у него самого и ему подобных ублюдков — до фига всего. Я начинаю гадать, что же такое могло стрястись с матушкой, потом вспоминаю про отца. Старый синяк, если он мать обидел, если хоть пальцем до нее дотронулся…

Лондон, 1991

Прошло три года. И вот, спустя три долгих года, он снова едет к ней. Разумеется, они несколько раз созванивались, но в этот раз она снова сможет видеть Андреаса. В последний раз они провели вместе уик-энд, единственный раз за пять лет их знакомства. Единственный уик-энд после той берлинской истории, когда они вдвоем умертвили малыша Эммерихов. Тогда Саманта почувствовала, как что-то надломилось в ней, и злые насмешки Андреаса вызвали в ней приступ агрессивной ярости. Ради него она была готова пойти на что угодно. И пошла. Кровь младенца — горькое вино причастия — объединила обоих в страшной преступной связи.

Самое смешное — она даже задумывалась, может быть, усыновить ребенка. Она представляла, как они могли бы устроиться в Берлине, — просто еще одна теназадриновая пара, с ребеночком. Она бы ходила гулять с малышом в Тиергартен, греясь на ленивом солнышке берлинского лета. Но Андреас, ему было нужно, чтобы она пожертвовала ребенком и доказала свою преданность их общему делу.

Она убила ребенка, но часть ее погибла вместе с ним. Когда она увидела перед собой маленькое, безрукое и безжизненное тело, она внезапно ощутила, что на этом кончается и ее собственная жизнь. А была ли она вообще? Саманта попыталась вспомнить моменты, в которые чувствовала себя по-настоящему счастливой. Они показались ей маленькими до неприличия островками отдыха посреди безбрежного океана душевной муки, называемого жизнью. В этой жизни не было места для личного счастья, оставалась лишь месть, снова и снова. Андреас утверждал, что они должны научиться преодолевать себя, выходить за рамки собственного эго. Буревестник не бывает счастлив.

Для Саманты это событие стало серьезным потрясением, почти два года она провела в кататоническом трансе. Когда она пришла в себя, она вдруг обнаружила, что больше не любит Андреаса. Более того, она поняла, что потеряла саму способность любить. И вот, впервые за эти три года она встречается с Андреасом, а в ее голове — один лишь Брюс Стурджес.

Она уже нашла Стурджеса. Он уже принадлежал ей, С холодной отчетливостью она осознавала, что не испытывает больше никаких чувств к Андреасу. Ей нужен только Стурджес. Он был последним.

Тот, другой, на даче в Уэльсе, оказался легкой добычей. Он не подумал об охране. Они с Андреасом наблюдали за ним в деревенском баре. Тогда ей казалось, что будет страшно влезать через то маленькое окошко, но нет, страха не было и в помине. После той истории в Берлине страха больше не было.

Андреас стоял в дверях. Абсолютно отстраненно она отметила, что хотя волосы его и поредели, но лицо сохранило мальчишескую свежесть. На его носу красовались очки в узкой металлической оправе.

— Саманта, — он поцеловал ее в щеку. Она замерла.

— Привет, — сказала она.

— Почему такая грустная? — спросил он улыбаясь. Она посмотрела на него долгим взглядом.

— Я не грустная, — наконец сказала она, — я просто устала. Затем, без тени упрека, она заговорила: — Понимаешь, ты отнял у меня больше жизни, чем вся эта теназадриновая компания. Но я тебя в этом не виню. Так и должно было случиться. Просто на меня это все так подействовало, такая уж у меня натура. Кто-то, может, и умеет отпускать боль, но только не я. Мне нужен Стурджес. Когда я его получу, может, как-то успокоюсь тогда.

— Покоя не будет, пока хоть одна экономическая система основана на эксплуатации…

— Нет, — она подняла руку, останавливая его. — Такую ответственность я на себя брать не собираюсь, Андреас. Здесь для меня не существует никакой эмоциональной связи. Я не могу во всем винить систему. Конкретных людей — да, но я не могу абстрагироваться до такой степени, чтобы вымещать свой гнев на системе в целом.

— И именно поэтому остаешься рабом системы.

— Не хочу с тобой сейчас спорить. Я знаю, зачем ты здесь. Стурджеса трогать не вздумай. Он — мой.

— Боюсь, я не могу рисковать…

— Первый удар — мой.

— Как хочешь, — ответил Андреас, слегка закатив глаза. — Но на самом деле я приехал, чтобы говорить о любви. Завтра начнем планировать, а сегодня — ночь любви, нет?

— Любви больше нет, Андреас, пошел ты…

— Как грустно, — с улыбкой сказал он, — ну ладно! Тогда сегодня будем пить пиво. Может быть, пойдем в клуб, а? У меня все времени не хватало, чтобы лучше узнать весь этот эйсид-хаус и техно… Экстази я, конечно, принимал, но это было дома, с Марлен, чтобы лучше любить… или больше любить, я правильно сказал?

Саманта застыла при упоминании этого нового имени, догадываясь о том, что оно могло означать. Андреас подтвердил догадку, предъявив ей фото, на котором были женщина и двое маленьких детей, один из них совсем младенец. От фотографии веяло семейной идиллией. Саманта долго смотрела на нее и на лицо Андреаса, которое светилось гордостью и любовью. Она вдруг попыталась представить себе лицо ее собственного отца, когда он увидел ее в самый первый раз.

— Покоя не будет, пока жива система, да, — вдруг холодно засмеялась она. Ее смех прозвучал резко и неестественно, и было видно, что это задело Андреаса. Она удовлетворенно усмехнулась. Впервые Андреасу было перед ней неловко, и ей нравилось, что именно она стала тому причиной.

— Все эти маленькие ручки… — продолжила она, опьяненная ощущением своей власти над этим таким знакомым человеком.

Андреас быстро спрятал фотографию своей культей и жалобно запричитал:

— Я ведь здесь, с тобой, разве нет? Разве я наслаждаюсь спокойной жизнью? Нет. Стурджес здесь, и я здесь, Саманта. Часть меня всегда оставалась здесь, всегда рядом с ним. Понимаешь, я просто не могу унять свою боль.

Хочешь тоже?

Добираюсь до своей старушки, и первая, кого я встречаю, — Сучка.

— А эта что здесь делает? — спрашиваю я.

— Не говори так, Дэйвид! Она же мать твоего мальчика, Христа ради, — говорит мне матушка.

— Что стряслось? Где Гэл?

— Его отвезли в больницу, — говорит мне Сучка, с сигаретой между пальцев, выдувая клубы поганого дыма через ноздри. — Менингит. Но с ним все будет в порядке, Дэйв, ведь доктор же обещал, правда, мама?