Книга Час отплытия - Мануэл Феррейра

город, оставили свой след на его улицах. Черные знамена, точно траурный креп, покрывали эти трофеи только что разыгравшейся трагедии.

49

На похороны Маниньо и ребенка собрался весь город. В ужасном настроении вернулась оттуда нья Венансия. Сняв мантилью, она бессильно опустилась в кресло. Чего хорошего ждать от жизни, если честных людей ни за что ни про что бросают в тюрьму, устраивают повальные обыски у них в домах? Город словно облачился в траур. Почему человек здесь, на своей родине, обречен на столь убогое существование?

Она теперь одна — нет рядом с ней близких, друзей и знакомых. Повсюду страдание и тревога, отчаянная, суровая борьба за жизнь. Даже голод был уже не самой большой трагедией.

Размышляя над обрушившейся на Острова трагедией, Венансия вздыхала: «О господи! Моя горемычная родина!»

Ей оставалось одно — бежать в Лиссабон. Душе человека нужен покой. Едва оказавшись в лабиринте большого города, она его обретет. И горе забудется, точно дурной сон.

На комоде лежало письмо Жуки. Хвастливое, как обычно, оно содержало признания в любви пятидесятилетнего, пылающего страстью мужчины. «Венансия, здесь в Лиссабоне, этой жемчужине Тежу[13], я сгораю от любви к тебе». Она только диву давалась. Они всегда были с ним друзьями, чуть ли не с детства, еще когда учились в лицее. И семьи их тоже были дружны. Это же просто нелепость! Письмо было настолько неуместным, что она никому не отважилась бы его показать. Оно причиняло ей боль. Выйти замуж за Жуку? С нее вполне хватит первого брака, вызвавшего у нее настолько сильное разочарование, что она поклялась себе впредь навсегда остаться независимой. А уж если и выйти замуж, то уж никак не за Жуку. И потом, к чему все это приведет? Затеряться в Лоренсу-Маркише, где зеленомысцев и за людей-то не считают, где ядовитый расизм жалит, точно злая змея? Ни за что на свете. Она родилась, чтобы быть свободной. Не без горечи Венансия пришла к такому выводу. Однако, чтобы немного успокоиться, прийти в себя, забыть обо всем, неплохо бы съездить в Лиссабон.

— Жоана! Биа Диниш! Идите сюда! — позвала она служанок.

Она выглядела такой подавленной, что им стало жаль ее.

— Вот что я вам скажу. Начинайте собирать вещи. Через несколько дней мы отправимся на пароходе в Лиссабон.

С недоумением переглянувшись, служанки, казалось, так и не поняли, в чем дело.

Встав с кресла, нья Венансия зажгла спичку и спокойно поднесла ее к письму Жуки. Потом пошла в спальню, заперлась на ключ и ничком упала на кровать.

50

Скончался Себастьян Кунья. Хоронили его пасмурным днем. Стоял густой туман. У гроба собралось немало народу, но ожидали, что придет больше, так как Себастьян Кунья был известный в городе человек.

Для зеленомысцев настали наконец долгожданные дни. Пошли дожди. Люди не могли прийти в себя от щедрости природы. Всех по-прежнему волновала судьба доктора Франсы Жила. Не испытавший сам в такой степени, как они, голода, он навеки связал свою судьбу с мятежниками. Власти знали, что в народе зреет протест.

Защищать доктора Франсу вызвался известный адвокат Армандо Лопес. Ожидали, что на суде предстоит упорная борьба. Прокурором будет тот проходимец, который однажды при чтении приговора солдату-дезертиру заявил: «Острова Зеленого Мыса живут проституцией, грабежом и контрабандой».

День суда приближался, и у поэта Жасинто Морено росла уверенность в том, что жители Минделу, все как один, монолитной скалой встанут у здания суда. Люди жили надеждой, что Франса Жила будет избавлен от ссылки на Сан-Томе, она возбуждала в них радостное ликование.

51

Неизменно первой слушательницей его стихов была нья Венансия. Сама она не писала стихов, но слушать или почитать их любила. Книги Соареса дос Пассоса, Жункейро, Кастро Алвеса, Мануэла Бандейры стояли на полке в ее библиотеке. Вкус к поэзии привили ей еще в детстве, в Калейжао, что на острове Сан-Николау. С бабушкой они ходили к местному поэту Жоану Лопесу. Долгими вечерами читали там стихи — от Камоэнса до Сезарио Верде. Гостей угощали в этом доме кускусом и рисовой кашей на молоке, медом и кофе. И теперь Венансия не пропускала ни одного вечера поэзии, устраивавшегося лицеистами. Нередко и Жасинто Морено приносил на ее суд новые стихи.

— Знаешь, что-то не очень складно, — не колеблясь, высказывала она свое мнение, если ей что-нибудь в них не нравилось.

Тогда Жасинто Морено шел домой и принимался обдумывать эти стихи. Нередко он приходил к выводу, что в самом деле в них что-то не так, и наконец переделывал их.

И вот он снова пришел к ней.

— Нья Венансия, хотите послушать новые стихи? — спросил он.

— Но только чтоб в них все было складно, — засмеялась она. Давно Венансия не была в таком хорошем настроении.

Дорога дальняя,

сердцу немилая,

дорога печальная,

голодом проложенная,

дорога постылая,

по морю, по морю,

под плач гитары,

дорога обмана.

— Дорога обмана, это верно. Завербованным обещают работу и еду, а на Сан-Томе они не получают этого. Или же это дорога обмана потому, что с помощью обмана у нас отнимают наших сыновей!

Дорога обмана,

дорога смерти,

агония вечная,

дорога бесконечная,

дорога печальная,

на плантации Сан-Томе

дорога дальняя.

— Друг мой, каждое слово в этом стихотворении бьет в цель. Дальняя дорога — это не выход. Все дело в дожде. Пойдет дождь, появится еда и жизнь наладится. А без него земляки будут умирать от голода. Верно, что наша жизнь постоянно висит на волоске. Наша беда в том, что мы островитяне.

— А ведь к островам часто причаливают иностранные суда, нья Венансия.

— И все равно у нас не всем хватает работы. Побольше бы зеленомысцам земли и дождя, и тогда об Анголе или о Сан-Томе никто бы и не вспомнил, — сказала нья Венансия.

— А стихи вам понравились, нья Венансия? — спросил Жасинто.

— Мой друг, стихи на самом деле превосходные.

52

Спустя несколько дней поэт Жасинто Морено снова постучал в двери дома Венансии. Он сообщил ей новость. Скоро на Сан-Висенти привезут доктора Франсу и будут судить. Предстоит подготовить свидетелей защиты. Не может ли нья Венансия выступить в качестве одного из них? Венансия ничуть не удивилась такой просьбе. Известно, что доктор Франса честный человек, никто в Минделу не станет этого отрицать.