Книга Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

что? — изумился Холмский. — Я ж ему Новгород, считай, на блюде преподнес!

— А вот за это самое! Получается, что это ты войну выиграл, а государи не любят, когда слуги над ними возвышаются. Так что я бы на твоем месте поостерегся.

— Пустое! — не поверил Холмский.

А ведь зря не поверил! Вскорости схватили государевы слуги шелонского героя и объявили ему: пойман ты великим князем за то, что хотел перекинуться к королю Казимиру. От нелепости обвинения Холмский потерял дар речи, в таком изумленном состоянии он и отправился в темницу. Правда, просидел недолго. Вмешались многочисленные друзья, внесшие большой залог, да и сам государь скоро дал себя умилостивить, ибо знал, что лучше Холмского на Руси воеводы нет[10].

…Москва встречала победителей малиновым звоном. Весь город высыпал навстречу победоносному войску. Под улюлюканье московской черни уныло брели пленные новгородские бояре. На три версты растянулся обоз с добычей. В крытой повозке под особой охраной везли шестнадцать кожаных мешков, в каждом по тысяче рублей серебром. У городских стен государя встретил митрополит Филипп со всем Освященным собором. Иван Васильевич сошел с коня и подошел под благословение.

Пока Москва торжествовала, республика с трудом приходила в себя после перенесенных несчастий. Оплакав павших, новгородцы начали налаживать привычную жизнь. Но, как оказалось, беды на том не кончились. В начале сентября засобирались домой бежавшие в Новгород жители Русы. Ясным утром от городских причалов отвалили полторы сотни больших и малых судов. Стояло дивное бабье лето, Ильмень был тих, на небе ни облачка, как вдруг налетел разбойный ветер-шелоник, все потемнело, заходили крутые волны, которые начали швырять и переворачивать переполненные людьми барки, учаны и насады. Завывания ветра, тяжелые удары волн, хлопанье мокрых парусов заглушали вопли тонущих.

Через час буря стихла так же внезапно, как началась, и под мягкими лучами солнца снова заискрилась чистая озерная гладь[11].

Глава 12. Государева невеста

1

Ранним ноябрьским утром Митю Малого тщетно пытался добудиться дьякон Герасим.

— Опять всю ночь читал со свечкой, — наябедничала мужу дьяконица. — Шестнадцатый годок пошел, женить пора, а он все книжки читает. Девки уличанские обижаются, на игрища не ходит, он, что у вас, в монахи собрался?

— Митька, да проснись ты, идол! — заругался дьякон. — Тебя владыка к себе позывает. Зачем — не ведаю!

Сон как рукой сняло. Наскоро ополоснув лицо, Митя выбежал на улицу и порысил в сторону Детинца. Город давно проснулся. Колокола отзвонили к заутрене, по деревянным мостовым Славенского конца поспешали по своим делам озабоченные горожане, там и сям бодро перестукивались плотницкие топоры. По Волхову плыли барки с дровами и сеном, рыбацкие соймы со свежим уловом. Митя свернул на Буяную лицу и, обогнув обнесенный высоким тыном Готский двор, оказался на Торгу. В этот ранний час Торг уже гудел растревоженным ульем. Летние купцы-ганзейцы готовились к отъезду, уступая место зимним. Отъезжающие торопились распродать свой товар и закупить местный. Чуя наживу, дошлые новгородцы нарочно затягивали сделки, и теперь, когда до последнего ганзейского каравана остались считаные дни, обе стороны торопились ударить по рукам.

Многих купцов Митя знал в лицо, его часто нанимали переводить при заключении крупных сделок. Толмач в иноземной торговле — фигура важнеющая! Своих толмачей у ганзейцев мало, а самим купцам учить русский язык запрещает устав ганзейского двора, чтобы не договаривались с новгородцами напрямую, минуя контору.

От правильного перевода многонько зависит. Купцы на все лады расхваливают свой товар, значит, надо знать слова, означающие и сам товар, и его качества. Разговор бывает сумбурный, купцы горячатся, переходят на крик, а то и за грудки хватаются. Плохой толмач неуклюжим переводом может подлить масла в огонь, хороший — утишит страсти. Слова тоже надобно подбирать с умом, потому как русские купцы выражений не выбирают.

К примеру, хочет немец колупнуть круг воска на пробу. А новгородец ему в ответ: ты у своей бабы колупни! Ежели ты этот круг не купишь, кто у меня его потом возьмет? Товар, он как девка, непорченый должен быть!

А Митя переводит так:

— При всем уважении, мой господин, я не могу позволить вам повредить мой товар, ибо это затруднит его продажу, если ваша милость не пожелает его купить.

И наши, и ганзейцы горазды на всякие хитрости. Вот новгородец трясет перед носом у немца соболиной шкуркой, а сам между тем выщипал желтые ворсинки и теперь летний мех выдает за более дорогой зимний. А иной ловкач и вовсе подсунет для веса булыжник в бочонок с воском. Ганзейцы тоже не прочь обжулить недотепу. К примеру, не позволяют снимать пломбы со штуки сукна, потом покупатель начинает перемерять ткань, а сукна оказывается на аршин меньше либо сорт не тот. Или селедки в бочку сверху положат жирные да крупные, а внизу одна мелочь. Впрочем, солидные торговцы себе такого не позволяют, дорожат своей репутацией. Знают, что на следующий год снова приедут.

По правде сказать, вместо того чтобы толмачить на Торгу, Митя предпочел бы переписывать на заказ разные умные книги. Да вот только спроса на эту работу в Новгороде нынче нет. Одни заказчики погибли на Шелони, другие в московских застенках томятся, третьи по дальним вотчинам попрятались. А жить на что-то надо.

Платят толмачам по-разному, в зависимости от размеров сделки и щедрости купца. Ганзейцы рассчитываются обычно деньгами, свои же норовят отделаться связкой сушеной рыбы, мешочком проса или вязанкой дров. Да еще и удивляются: за что платить? Языком поболтал, делов-то! Но Митя и этому рад. Опять же много новых слов узнаешь, и произношение у Малого теперь не хуже, чем у чистокровных немцев. Ганзейцы его хвалят, наперебой зовут переводить. Вот и сейчас, завидев Митю, сразу трое немецких купцов призывно замахали руками: помоги, мол! Но Митя по бегу помотал головой: не могу, сильно тороплюсь!

Торг остался позади. Митя взбежал на Великий мост, как мухами обсиженный нищими калеками. Безрукие, безногие, с гнойными язвами, с вытекшими глазами, с изуродованными лицами, с отрезанными носами и губами, эти еще недавно молодые, здоровые мужчины теперь казались живым, а верней сказать, полуживым напоминанием о войне с Москвой, о страшном шелонском побоище. Митя с содроганием вспоминал то душное лето, бесконечные вереницы гробов с телами убитых, запах тлена и дым пожарищ, истошные вопли вдов.

Многим тогда казалось, что смертельно раненному, ограбленному, лишившемуся главных кормильцев городу уже не суждено оправиться. Ан,