Книга Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Ян Миллер

и от студеного воздуха, который втягивал большими порциями, и от абсолютной бесконечности неба и земли, тянущихся во все стороны. Снег сошел. Облака плыли быстро-быстро, из-за чего свет менялся с невероятной скоростью. Во многих частях света обзор ограничен, поэтому солнце и небо ассоциируются с определенным постоянством или по крайней мере с определенной скоростью. Суета на небесах, как правило, предшественник страшного шторма. Поэтому живущим там, где ветру и облакам многие мили ничего не мешает, нужно привыкать к ощущению постоянного метеорологического переполоха.

На вершине холма ощущались горечь и отчаяние. Простор ничто не ограничивало, ничто не создавало ощущения безопасности. Даже горы были далеко. Они казались двухмерными – такими неподвижными и безжизненными, что их словно нарисовали на холсте; почти все вершины скрывал слой серых облаков, такой одинаковый, что друг от друга они отличались лишь рваными участками светло-голубого ледника.

Небо тоже выглядело совершенно непривычно – полупроницаемым полотном, сотканным из сочащихся чернилами нитей. Солнце словно щурилось сквозь медленно смыкающиеся веки, чертя на бухте бирюзовые и оранжевые полосы. Вода, пожалуй, была самой живой – она безостановочно вздымалась и ворочалась, эдакое беспокойное дно долины.

– Кажется, отсюда виден Северный полюс, – наконец проговорил я.

– Земли на полюсе нет, видеть нечего, как тебе самому прекрасно известно, – отозвался Тапио. – Тем более ты смотришь на юг.

Тапио показал, что горная цепь, которую я рассматривал, опоясывает бухту идеальным кольцом. Называлась бухта Элисхамна в честь корабля «Принцесса Алиса», на котором князь Монако Альбер I совершал научные экспедиции на рубеже веков. По словам Тапио, князь финансировал Нансена и других исследователей.

– Если уж искать в подлом институте монархии какие-то плюсы, то с таким монархом знакомство водить неплохо. – Тапио на время замолчал, размышляя, вероятно, о монархии и прочих ущербных формах государственного управления.

Потом он заставил меня развернуться, чтобы я смотрел не на опоясанную горами бухту, а на вход в большой фьорд. За скалами, кренящимися к воде с обеих сторон, словно просевшие ворота, начинался океан.

– Вот теперь ты, наверное, мог бы видеть полюс, если бы было что видеть, – проговорил Тапио. – Ведь ты фактически стоишь на восьмидесятой параллели, и лишь пять градусов широты отделяет тебя от невидимой оси.

По словам Тапио, этот мыс выступал мощным буфером между широкими водами на северной протяженности фьорда, которые и без того были куда спокойнее, чем воды за пределами Рауд-фьорда или Красного Фьорда, и бухтой Элисхамна, в которой меня выбросило на берег, словно один из бесчисленных обломков кораблекрушения. Бухты, защищенной лучше, чем эта, на Шпицбергене не сыскать. Гора, как великодушно классифицировали возвышенность, на которую мы поднялись, называлась Брюсварден.

– Не знаю, кем был Брюс, зато знаю имя человека, кости которого ты топчешь, – заявил Тапио.

К моему стыду, выяснилось, что я снова ухитрился залезть на могилу.

– О господи! – воскликнул я.

– Эрик Закариассен Маттилас, – бесстрастно объявил Тапио. – Зимовал здесь в 1908 году. Умер от цинги.

– Место тут явно опасное, – проговорил я.

– Да. Добро пожаловать в твои новые охотничьи угодья. Пусть тебе повезет больше.

36

– Что именно ты подразумеваешь под моими охотничьими угодьями?

Мы сидели, сгорбившись, вокруг костра из плавника, ведь Тапио объявил погоду теплой для Рауд-фьорда, мол, нужно наслаждаться, пока не изменилась. В Брюснесет Тапио прибыл неделей раньше и с тех пор успел поймать и разделать девятнадцать зайцев. Тушки он хранил в импровизированном холодильнике, который вырубил из прибившегося к берегу айсберга размером с некрупную лошадь. Два зайца на вертеле жарились над нашим убогим костерком – еще один признак неумеренности, ибо Тапио считал, что большую часть пойманной сейчас дичи следует засолить или закоптить на зиму, когда придется затянуть пояса. К моему облегчению, мой вклад стал лишь дополнением к нашим общим припасам. Я говорю «общим», ведь Тапио объявил, что останется со мной до конца сезона. Он уже достал и обустроил большую часть нужного нам и теперь ждал еще один корабль, чтобы получить остатки предметов первой необходимости.

Сейчас он смотрел на меня с изумленным раздражением.

– Я подразумеваю, что они твои, Свен.

Эти угодья куплены или взяты в аренду? Мне хотелось это знать. Они стоили очень дорого? Как, черт побери, он за них заплатил? И как, черт побери, мне с ним расплачиваться?

От большинства этих вопросов Тапио отмахнулся. По его словам, система охотничьей аренды настолько мудреная и так погрязла в бюрократии, что объяснять ее принципы слишком тяжело. Аренда оформлена на мое имя, мои притязания на угодья законны, пока я не нарушаю законы и продлеваю ее. О деньгах Тапио говорил уклончиво, но твердо. Он отказывался называть стоимость аренды, указывая лишь на то, что при желании продлить ее будет мне вполне по средствам благодаря участию знакомых его знакомых; и что возврат вложенных им денег не обсуждается ни при каких обстоятельствах.

Это разочаровывало, но глубоко трогало. Тапио был не из тех, кто показывает чувства, и мне часто казалось, что наша дружба его тяготит. «Так он все-таки дорожит мной», – невпопад подумал я. Вечно слепой, я не замечал его деликатных жестов.

Что касается собственности, Тапио сказал, что все, что бы я ни построил, будет только моим и может быть продано, разобрано или отдано в дар охотникам, которые займут мое место. На этом Тапио добавил, что со дня на день следует ожидать прибытия моих соотечественников. Они привезут нам стройматериалы.

– Моих соотечественников? – переспросил я.

– Да, шведов, черт бы подрал их высокомерный нейтралитет. Ты что, уже успел забыть, что ты из Швеции?

– Я просто удивлен, – ответил я. Очевидно ведь то, что мои соотечественники не плывут сюда от родных берегов, чтобы привезти лесоматериалы. Но где на Шпицбергене шведская община?

Тапио ответил, что в Пирамиде, шведском шахтерском городке у крайней восточной точки Ис-фьорда, практически на северной оконечности другого большого фьорда под названием Билле-фьорд. Там же находится Норденшёльд, ледник невероятной красоты.

– Ты наверняка это знаешь, если хоть раз заглядывал в карты Макинтайра.

– Шведский шахтерский городок, – задумчиво проговорил я. – Почему же я ни разу о нем не слышал? И раз он так далеко, почему бы не везти лесоматериалы из Лонгйира?

– На первый вопрос ответить не могу, ибо полное отсутствие у тебя любопытства для меня загадка. Второй вопрос легче, хотя мне неприятно на него отвечать. Твои соотечественники хоть и жадные оппортунисты, но в лесоматериалах толк знают. С бревнами и инструментами они обращаются куда аккуратнее и грамотнее, чем норвежцы. А уж о том, какую дрянь временами привозят из старой доброй Англии, даже думать страшно.

37

Неправдой или умышленным искажением фактов