Книга Сколько стоит рекорд - Борис Маркович Раевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Значит… — Валерка даже вздрогнул во сне. — Значит… Конец без графита. Просто деревяшка!»
Да, это была его идея! Его карандаши!
Но вдруг — пулемет исчез.
А вместо него появился Гришка Мыльников. Ухмыляется и кричит: «Крохобор! Тоже мне Эдисон!»
На следующее утро Валерка пришел в школу рано.
Дождался Алика. Отвел его в самый низ лестницы, в тупичок — дальше ступеньки упирались в железную дверь подвала. Здесь всегда было темно, пусто и поэтому чуть-чуть таинственно.
— Значит, так, — сказал Валерка. — Я решил… За идею надо драться. Верно? Джордано Бруно за идею — даже на костер… Так?
— Так, — кивнул Алик. Он еще не очень ясно представлял себе, куда клонит Валерка.
— Будем драться, — сказал Валерка. — Надо — самому Косыгину напишем.
Только теперь Алик понял.
— Правильно! — сказал он. — И к этому, одноглазому, снова пойдем. И к профессору Василевскому. И на фабрику…
— Вот-вот, — сказал Валерий. — И Гришке Мыльникову докажем… — Он поднял кулак. — Клянусь! Бороться и искать! И не сдаваться!
— Найти и не сдаваться! — тихонько поправил Алик и тоже поднял кулак.
СМЕРТЕЛЬНАЯ ДОЗА[10]
РАССКАЗ-БЫЛЬ
За окном дежурки хлестал тяжелый осенний ливень. В темноте его не было видно. Только равномерный глухой гул. Казалось, мимо тянется бесконечный железнодорожный состав.
А в дежурке тепло и даже уютно.
Лейтенант Анатолий Стеринский сидел за столом в благодушном настроении. Ночь предстояла спокойная. Во-первых, пятница. А лейтенант давно уже подметил: в пятницу всегда меньше происшествий. Может быть, скандалисты и хулиганы берегут силы на субботу и воскресенье? А во-вторых, ливень. Лейтенант за свою семилетнюю службу в милиции убедился: в непогоду меньше всяких ЧП. Даже жулики предпочитают отсиживаться по домам.
Лейтенант достал конспекты по уголовному праву и аккуратно разложил их на столе. Лейтенант вообще отличался аккуратностью. И конспекты у него были чистенькие, обложки обернуты целлофаном. И подворотничок — свежий. И пробор на голове — ровный, как струна.
Спокойная ночь была очень и очень кстати. Через три дня — зачет, а Анатолий Стеринский, скажем прямо, был не слишком-то готов к нему.
Вдруг дверь в дежурку хлопнула. Сразу ворвались с улицы разбойничий посвист ветра, и дробный стук воды по желобу, и невская сырость.
Вбежала девушка, невысокая, в простеньком пальто, вязаной шапочке с помпоном, как у малышей, и в легких, насквозь промокших туфельках.
Она влетела в комнату и с разгона остановилась, не зная, к кому обратиться.
Губы у девушки дрожали, прядь мокрых волос выбилась из-под шапочки с помпоном и некрасиво свисала к подбородку. Видно было: еще секунда, и девушка заплачет.
— Ну, ну, — сказал лейтенант. — Ну, не надо… — так он обычно успокаивал свою четырехлетнюю дочку. — Что случилось? Садитесь…
— Ой! — всхлипнула девушка. — Скорей! Я у-у-убийца! Из-за меня че… че… человек…
Она заслонила лицо рукавом пальто и заревела громко, на всю дежурку.
«Весело, — подумал лейтенант, убирая в ящик аккуратно разложенные конспекты. — Вот тебе и пятница!»
По привычке мельком глянул на часы: двадцать три пятнадцать.
Успокаивая девушку, лейтенант стал выяснять, что же случилось. Оказалось, Галя Терехова работает неподалеку в аптеке. Практикантка. Сегодня вечером она случайно («Поверьте уж, сама не знаю как… Ну просто ума не приложу…») допустила ужасную ошибку. Страшную ошибку. Непростительную. («Нет, нет, я сама понимаю… Судить меня надо, я понимаю…»)
Лекарство для ребенка надо было изготовить из корня алтея, а она, наверно, из-за усталости, был уже поздний вечер, взяла траву термо́псис. («Они, понимаете, так похожи, оба эти порошка, — желто-коричневые и запах одинаковый».) И только после смены вдруг заметила красную наклейку: «Осторожно!»
Бросилась на выдачу, но микстуру уже унесли…
— Так, — сказал лейтенант. — А этот… термосин… термосис… Это опасно?
— Опасно?! — Галя снова громко всхлипнула. — Это смертельно! Удушье…
Галя опустилась на стул, уронила голову на руки и заплакала.
А перед глазами снова маячила колба с огненно-тревожной этикеткой «Осторожно!»
А рядом — туфельки. Остроносые бежевые туфельки на «гвоздиках». Вчера в магазине Галя долго примеряла такие. Купить? Слов нет — хороши туфельки! Но вот на днях по телевизору демонстрировали новые чешские модели. И модельерша сказала, что в будущем сезоне остроносые выйдут из моды. Обидно: купишь, а они устареют. Галя не миллионерша какая-нибудь — каждый месяц новые туфли покупать.
Готовит Галя микстуру, а перед глазами — туфельки эти, легкие, изящные, на тонюсеньком металлическом каблучке…
Но как же?.. Как же все-таки это получилось?!
Ни она сама, ни фармацевт, руководитель ее практики, ничего не заметили.
И такая доза! Пять граммов! Пять граммов «алтейки» — пустяк! Но пять граммов термопсиса…
Галя застонала.
Это и взрослому — смерть! В двадцать раз бо́льше предельной нормы! А ребенку… Ребенку термопсис вообще запрещен. Даже в самых микродозах. А тут — пять граммов! Ой-ой-ой!
— Ну, успокойтесь, — сказал лейтенант. — А кому прописано лекарство?
Галя замотала головой.
— В том-то и беда! Помню только фамилию — Медведев. Или Медведева. То ли мальчик, то ли девочка. А больше — ничего.
— Совсем ничего? — нахмурился лейтенант.
— Совсем…
— А имя?
Галя качнула головой.
— Возраст?
Галя всхлипнула.
— А кто забрал лекарство? Мужчина или женщина? Молодая или старая?
Галя опять отрицательно качнула головой.
— А рецепт? Где и кем был выписан рецепт?
Галя заплакала:
— Его… его… вернули вместе с микстурой…
Лейтенант задумался.
— Товарищ начальник! Умоляю! — Галя вскочила. — Надо срочно отыскать! Лекарство забрали поздно вечером. Ребенок, наверно, уже спал. Значит, лекарство ему не давали. Значит, есть шанс. Малюсенький, но шанс! Первый раз дадут утром. Умоляю!
— Понятно, — лейтенант встал. — А теперь помолчите…
Он вышел из-за стола и медленно зашагал взад-вперед по дежурке.
Галя исподлобья с надеждой следила за ним:
«А может, что-нибудь и придумает?»
Сапоги его при каждом шаге обнадеживающе поскрипывали.
«А может, в самом деле, придумает?»
«Впрочем, — она всхлипнула. — Вряд ли… Попробуй найди в четырехмиллионном городе какого-то Медведева. И, главное, — быстро, в одну ночь».
Как ни странно, Галя вовсе не думала о суде. Да, понимала: она — преступница. Да, понимала: за такое, конечно, по головке не погладят. Но не думала об этом.
А лейтенант все ходил и ходил по комнате. Ходил, приставив кулак к подбородку. Он всегда, когда думал, прижимал кулак к подбородку.
Украдкой поглядывал на Галю. Была она такая маленькая, худенькая. И губы — пухлые, совсем детские. А туфли и чулки — такие жалкие, исхлестанные грязью, промокшие.
«Лет шестнадцать, ну, семнадцать», — подумал
