Книга Записки «важняка» - Сергей Михайлович Громов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Военный прокурор дивизии, подполковник юстиции Прут, что-то сосредоточенно записывал в своем блокноте, сидя за обшарпанным канцелярским столом, пережившим не одно поколение разных начальствующих лиц. В молодости Прут был портовым грузчиком в Одессе. Видимо, этому обязан он своими широкими плечами и спокойным упорством человека, привыкшего носить тяжелые ящики по узкому трапу…
По роду своей работы прокурор должен обладать безотказной памятью. Должен помнить законодательство и статьи уголовного кодекса, знать права и обязанности военнослужащих и многое другое, в том числе, например, и то, по чьей вине неоднократно вовремя не доставляли горячую пищу на передовую, должен помнить жалобу авиационного техника, по ошибке направленного в пехоту, и просьбу связиста, с матерью которого несправедливо обошлись где-то в прииртышском райцентре.
А Пруту уже под пятьдесят, память у него неважная, поэтому он и не расстается с блокнотом.
В углу, примостившись к шаткому сооружению из фанерных ящиков, играют в шахматы два капитана юстиции, два военных следователя: долговязый себялюбец-пройдоха Клименко и коренастый, молчаливый Рубакин.
— Сергей, — зовет меня Клименко, — иди сюда, помогай слабаку!
Я в прокуратуре третий военный следователь, самый младший по возрасту и по воинскому званию, старший лейтенант юстиции. Тем не менее, как завзятый шахматист, я у них в почете. Ведь до войны я участвовал в небольших, ведомственного характера, шахматных соревнованиях, даже имел 2-й разряд. Это и давало мне право числиться хоть и небольшим, но все же знатоком шахматной теории.
— Ну как? Что скажешь? — всегда довольный собой спрашивает Клименко. Надо сказать, что Клименко при случае не прочь поиздеваться над своим незадачливым противником.
Вижу, что у Рубакина дела действительно безнадежны. Его король очумело мечется по центру между своими и чужими фигурами. Приткнуться ему негде. Мат неизбежен.
— Теперь тебе самое время либо сразу сдаваться, либо ладью воровать, подзадоривает противника Клименко.
Рубакин вздыхает, качает головой и делает отчаянный ход — жертвует единственно активного слона.
Собственно говоря, слона нет: он пропал без вести во время одного из бесконечных наших переездов, и его роль успешно исполняет боевой винтовочный патрон.
Странная судьба у вещей! Недавно этот патрон лежал в обойме, а теперь вот стоит на шахматной доске. Но может статься, все ведь бывает на войне, он опять ляжет в обойму и его острая головка окажется той последней пулей, которую попавший в беду боец пускает во врага или в собственный висок. Если такое случится со мной, думаю я, глядя на «слона», я выстрелю во врага слишком большая роскошь тратить последний патрон на себя…
Партия окончена. Рубакин сдался.
— Товарищи! Одну минуточку! — неожиданно раздается высокий, скрипучий голос. — Вы можете представить что-либо подобное?
Мы оборачиваемся. Начальник нашей прокурорской канцелярии, старший лейтенант юстиции Гельтур, расположившийся в неведомо откуда появившемся у нас плетеном кресле у самой печки, азартно размахивает фронтовой газетой.
Гельтур в штате военной прокуратуры фигура настолько необычная, что о нем стоит рассказать подробнее.
В мирное время он славился среди киевских адвокатов фантастическим крючкотворством. Уголовный кодекс он декламирует на память вдоль и поперек, как стихи, и признаться, с не меньшим чувством.
Среднего роста, мешковатый, с небольшим, сохранившимся со времен «гражданки» брюшком, в обязательном пенсне и с золотым перстнем на среднем пальце левой руки, Гельтур и внешне, несмотря на погоны и прочие свидетельства его военной службы, продолжал выглядеть как адвокат. Среди нас он самый старый, но года свои умело скрывает. Этому служат его идеальный пробор, тщательно подбритые короткие усики, ухоженные ногти… К особенностям его характера следовало еще отнести и привычку вникать во все вопросы следствия и при случае нравоучительно рассуждать по поводу тех или иных промахов следователей.
Из всех штатских достоинств Гельтура на фронте пригодилась лишь его педантичная аккуратность: переписка и наши архивы всегда в полном порядке…
— Вы можете себе представить нечто подобное? — повторяет Гельтур и, убедившись, что мы ничего не понимаем, объясняет:
— Мальчишка, обыкновенный пехотный лейтенант, подорвал три танка!
Он перечитывает газетную заметку, то и дело бросая в нашу сторону торжествующие взгляды, словно этот лейтенант его собственный сын. Заметка заканчивается словами: «Этот подвиг является достойным примером храбрости и военного умения…»
Я говорю, ни к кому не обращаясь:
— Легко сказать: «достойный пример». Допустим, я с него пример возьму, а где я возьму танки? К сожалению, к окнам нашей прокуратуры немецкие танки пока не подходят…
Прут отвечает, не поднимая головы от своего блокнота:
— Брать с него пример — это вовсе не значит обязательно уничтожать немецкие танки.
Мы втроем: Клименко, Рубакин и я, конечно, хорошо знаем об этом и сами, а о танках я сказал только для того, чтобы немного подзавести впечатлительного Гельтура.
Мы знаем и о том, что Прут еще обязательно скажет:
— Нужно хорошо выполнять свои служебные обязанности!
И он это говорит и заканчивает:
— Война это труд…
Это мы многажды слышали от него и раньше. И все-таки я продолжаю глубокомысленно:
— Но ведь труд труду рознь. Есть труд разведчика, труд пулеметчика, и есть труд кашевара или, допустим, следователя.
Прут терпеливо слушает и спешит со всем известным примером:
— Вы помните, как два месяца назад в нашем штабе получили почту и недосчитались одного пакета с секретными документами? Оказалось, что ротозей фельдъегерь заснул в дороге и не заметил, как целый мешок вывалился из кузова машины. Хорошо, что наш Клименко быстро во всем разобрался, проследовал по следу той автомашины и подобрал пропажу в кювете. Ну а если бы секретная папка попала в руки врага? Разве это не живой пример выполнения своего долга военным следователем? При чем здесь кашевар и прочие?
Клименко горделиво на всех поглядывает.
Я же с Прутом согласен: был не подвиг, а лишь удачная догадка, оправдавшая себя, но мне искренне жаль, что, поставив следователя рядом с кашеваром, я, по-видимому, огорчил Прута.
Выхожу на улицу. Падает, падает снег. Странно. Мы в каких-нибудь десяти километрах от линии фронта, а стоит глубокая тишина, немцы даже перестали бомбить. Впрочем, военных объектов здесь нет, от прошлых налетов от села остались лишь груды камней, дерева и стекла.
…Стать следователем я мечтал давно, с первых лет студенческой жизни. Моим кумиром тогда и долгие годы был следователь по особо важным делам Прокуратуры Союза ССР Г. Р. Гольст. Я учился на втором курсе Московского юридического института, когда он вел одно из самых сложных уголовных дел об убийстве главным патологоанатомом Афанасьевым-Дунаевым своей
