Книга Солнечная ночь - Нодар Владимирович Думбадзе

надел.

На побледневшем лице матери застыл непередаваемый ужас. В глазах блестели слезы. Я смотрел на нее и не мог понять причину скорби, овладевшей этой доброй, запуганной седой женщиной. Для меня на всю жизнь осталось неразгаданной тайной — что оплакивала моя бедная мать в тот день?..

— Успокойся, мама! Пойду повидаю Гурама, загляну в университет, посмотрю, что и как. Я скоро вернусь. Ты приляг, отдохни, не волнуйся, мамочка! — Я обнял ее, нежно поцеловал в мокрые от слез щеки.

— Иди, — уступила наконец она. — Но, ради бога, возвращайся скорее!

— Хорошо, мама!

Я направился к двери, но мать окликнула меня:

— Темо!

— Да?

— Ты не говори, сынок...

— Что, мама?

— Не говори, что Сталин болен.

— Мама! Раз об этом передало радио, значит, знает уже весь мир!

— Пусть! Пусть говорит радио, но ты молчи, сынок! — Мать схватила мою руку и прижала к сердцу.

— Хорошо, мама...

Студенты и преподаватели, аспиранты и профессора, сторожа и уборщицы, партийные, комсомольцы, беспартийные, старые и молодые — стояли молча, с безвольно опущенными руками, опустошенные, в жутком оцепенении. В опустевших аудиториях, лабораториях, кабинетах, библиотеках, читальных залах, словно в покинутых перед надвигающейся чумой селах, царило гнетущее безмолвие.

В тот день, в ту ночь и еще один день и одну ночь университет напоминал огромный храм, в котором сотни коленопреклоненных молящихся со страхом и мольбой взирали на репродуктор, передававший весть о совершавшемся там, вдали, неотвратимом процессе затмения солнца...

Было около полуночи, когда я скорее почувствовал, чем услышал, какой-то странный шум в комнате. Я вскочил, зажег свет. Мать металась на своей кровати, стонала, невнятно что-то говорила.

— Мама! — подбежал я к ней. — Что случилось?

— Сорочку, сорочку! — простонала она, глядя на меня отсутствующим взглядом.

— Какую сорочку, мама?

— Белую, белую сорочку!..

— Зачем тебе сорочка, мама?

— Дай мне белую сорочку. Умираю...

— Мама!!

— Голова... болит... Дай белую сорочку.

Я бросился к шкафу, разыскал сорочку и подал матери.

— Выйди.

Я вышел из комнаты, подбежал к соседской двери.

— Элико! Элико!

Никто не ответил, соседей не было дома. Я вернулся к себе. Мать лежала на спине, тяжело дышала. Из ее широко раскрытых глаз текли слезы.

— Мама!

— Этого не миновать... Сорочку... надень на меня... Я не в силах...

Я помог ей надеть сорочку.

— Так лучше... Белая, весенняя сорочка...

— Что ты говоришь, мамочка?

Мать улыбнулась:

— Еще минута... И все кончится... Не бойся, сынок...

— Мама, мамочка! Не губи меня! Я сейчас сбегаю за врачом!

— Не покидай меня, сынок!

— Мамочка, что у тебя болит? Чего тебе хочется, мама?

— Мой большой, мой умный мальчик... Ничего больше не хочется твоей маме... Только умереть на руках своего мальчика...

— Не говори так, мама! Не губи меня, слышишь! Не губи меня!

— Умираю, сынок...

— Умираешь? Сейчас? Когда я привык к тебе? Когда я вновь обрел тебя? Не смей! Слышишь, мама? Не смей!

Зарыдав, я припал к груди матери. Она нежно погладила меня по голове, потом тихо сказала:

— Стой там... — и глазами показала на дверь.

Я подошел к двери. Мать долго-долго смотрела на меня, потом закрыла глаза. Я не двигался. Мать снова открыла глаза и позвала меня. Я подошел к ней, опустился на колени и прижался к ее щеке — она вся пылала.

— Мама, что с тобой?

— Таким я запомню тебя... Таким ты навек останешься для меня... Благодарю тебя, господи... — Вдруг она снова заметалась. — Сорочку!.. Дай белую сорочку...

— Она же на тебе, мамочка.

— Темур, мой мальчик, мой маленький...

— Мамочка, дорогая, не покидай меня!.. Как мне жить одному, без тебя?.. Мама!..

— Как он вырос, мой мальчик... Настоящий мужчина...

Я громко заплакал.

— Кто обижает моего маленького Темурчика?.. — Мать обняла меня за шею, поцеловала, еще и еще. — Ты весь в поту, сынок... Набегался... Не смей раздеваться, простудишься... И не ходи во двор... Я ухожу... Ты слушайся бабушку...

— Не уходи, мамочка!.. Дорогая моя! Мама! Открой глаза! Мама! Мама-а-а!..

Руки матери медленно соскользнули с моей шеи и упали на кровать.

— Мама!

— Слава тебе, господи...

У матери задрожал подбородок, из глаз скатились две крупные слезинки. Она глубоко вздохнула и затихла.

...............................................................................................................................................................................

Я вышел в коридор, распахнул окно. Свежий воздух ворвался со двора, обжег щеки, осушил глаза. Город спал. По Варазис-Хеви стлался густой туман. Чуть раскачивались во сне голые акации. В мерцающем свете звезд угадывались черные контуры домов. Кругом не было видно ни одного огонька, лишь где-то вдали, на склоне Мтацминда, светилось единственное окно. Я долго смотрел на этот свет.

Зачем он горит? Быть может, там сейчас навеки закрылись чьи-то глаза. Может, наоборот, свет этот возвещает о рождении новой жизни? Возможно, там свадьба — веселая, шумная свадьба? Кто знает? Как угадать, зачем в окутавшей город тьме светится на склоне Святой горы одно-едииственное окно?.. А что, если это  вовсе не свет в окне, а звезда моей матери? Звезда ищет мать, она спустилась с неба, чтобы найти ее... И мне захотелось крикнуть громко, во весь голос, и на весь мир: «Звезда, иди сюда, мы здесь — я и моя мать!»

Свет в окне погас...

Светало...

Я вернулся в комнату, прикрыл тело матери простыней. Мыслей не было. Тишина шумела в голове, тишина стучала в висках. Время исчезло. Наступила вечность. Кто-то постучал в дверь, вошел в комнату. Я поднял голову.

— Сталин скончался... — прошептал Гурам.

— Что ты сказал? — сказали мои губы.

Скончался Сталин...

ЛИЯ

— Здравствуй, Лия!

— Как ты нашел меня?

— Искал и нашел.

— Входи.

Я вошел и присел на стул в углу. Лия, застегнув халат, села в другом углу.

— Как живешь, Лия?

— Спасибо. Живу...

— Почему ты тогда сбежала, Лия?

— Никуда я не бегала. Ждала, ждала тебя, потом ушла.

— Потом?

— Ничего.

— Не ждала меня?

— Сегодня — нет.

— Когда же?

— Не знаю.

—