Книга Междукняжеские отношения на Руси. Х – первая четверть XII в. - Дмитрий Боровков

В ПВЛ содержание этого мероприятия раскрывается следующим образом: «Придоша Святополкъ и Володимеръ, и Давыдъ Игоревичь, и Василко Ростиславичь, и Давыдъ Святославичь и братъ его Олегъ, и сняшася Любячи на устроенье мира. И глаголаша к собе, рекуще: «Почто губим Рускую землю, сами на ся котору деюще? А половци землю нашю несуть розно и радисуть, оже межи нами рати [в Ипат. прибавлено: «доныне»]. Отселе имемься въ едино сердце и съблюдемь Рускые земли [в Ипат. – «Рускую землю»]. Кождо держить очьчину свою: Святополку – Киевъ Изяславлю, Володимеръ Всеволожю, Давыдъ и Олегъ, Ярославъ Святославлю, а имьже роздаялъ Всеволодъ городы: Давыдови Володимерь, Ростиславичема – Перемышьль Володареви, Теребовль Василькови». И на томъ целоваша хрестъ: „Да аще отселе кто на кого вьстанеть, то на того будемъ вси и крестъ честьный“. И рекоша вси: „Да будеть на нь хрестъ честный и вся земьля Руская“. И целовавшеся поидоша в свояси». При рассмотрении текста видно, что ключевым моментом Любечской доктрины являлась консолидация князей, обусловленная необходимостью обороны Русской земли от половцев (первичный мотив), пользовавшихся княжескими «которами» и «ратями», что, как мы уже отмечали выше, объединяет его с соответствующими фрагментами летописных статей 1054 и 1073 гг. В качестве средства искоренения «котор» и «ратей» в статье 1097 г. декларируется право каждой ветви потомков Ярослава I на владение принадлежащей ей «отчиной» или «дачей» (вторичный мотив), но при этом также провозглашается принцип их «одиначьства» («.Отселе имемься въ едино сердце и съблюдемь Рускые земли») и коллективных санкций в отношении нарушителей установленного порядка («Да аще отселе кто на кого вьстанеть, то на того будемъ вси и крестъ честьный»). Отсюда следует, что решения, принятые в Любече, – это компромисс между коллективным и наследственным («отчинным») владением стольными городами (и «тянувшими» к ним волостями), но вряд ли формулу «кождо да держит отчину свою» можно рассматривать как новацию этого съезда, если учесть, что Святополк и Мономах признавали за Олегом Святославичем право «отчины» еще в 1096 г. По мнению Т.Л. Вилкул, осуществившей подробный анализ рассказа о Любечском съезде, данный текст складывался в два этапа и первоначально включал более развернутую информацию об отошедших «старшим» князьям «отчинах» («Кыевъ Изяславль, Переяславль Всеволожь, Черниговъ Святослав^)ь») и менее подробную информацию об участвовавших в съезде князьях.

Хотя о конкретном разделе «наследства» Святослава Ярославича в статье 1097 г. не упоминается, из дальнейшего изложения событий в летописи можно заключить, что Олег не получил обратно черниговского стола, который занял его брат Давид. Данный факт породил предположение о том, что именно он был в 1097 г. «старейшим» князем в клане Святославичей, однако в последнее время оно подвергнуто сомнению. Но могли ли Святополк и Мономах передать Давиду Святославичу черниговский стол в обход Олега ради сохранения стабильности в «Русской земле»? Если принять во внимание, что в рассказе о Любечском съезде вопрос о «старейшинстве» был обойден молчанием, а сама доктрина еще находилась в процессе формирования, то подобный «сценарий» развития событий надо признать вероятным. Быть может, таковы были санкции, наложенные на Олега коллективным решением князей за его поведение, вследствие чего он был вынужден довольствоваться менее значительными в политическом отношении городами и территориями (Новгородом-Северским, Курском, землей вятичей и частью дреговичских земель). Ярослав Святославич, по общему мнению исследователей, получил Муромо-Рязанскую землю, однако, учитывая тот факт, что в качестве действующего лица появляется лишь в том слое летописного рассказа, который А.А. Шахматов классифицировал как вторичный, следует согласиться с предположением Т.Л. Вилкул, считающей, что его имя, как и имена Володаря и Василька, могло появиться в тексте статьи 1097 г. на стадии редактирования первоначального рассказа.

В политическом плане решения, принятые на Любечском съезде, опирались на предшествующий прецедент – раздел городов, устроенный Ярославом, а тот факт, что здесь не говорится о «старейшинстве», еще раз подтверждает высказанное выше предположение о том, что первоначальное распоряжение Ярослава о городах «декларации» о приоритете «старейшинства» не содержало. Следовательно, идея о приоритете в семье Ярослава «брата старейшего», несмотря на существование двух легитимных прецедентов при замещении стола в «старейшем» стольном «граде» – Киеве (15 июля 1077 г. и 24 апреля 1093 г.) и одного прецедента в Чернигове (24 июля 1094 г.), приобрела статус полноценной политической доктрины только в XII в., что хорошо сочетается с датировками памятников печерской агиографии («Чтение» о Борисе и Глебе и «Житие» Феодосия), в которых эта доктрина выступает на первый план.

Учитывая стилистическое и терминологическое единство статей 1054, 1073 гг. и первой части статьи 1097 г., следует обратить внимание на еще один факт, приведенный Л.В. Черепниным, который, отметив употребление понятия «ряд» как регулятора междукняжеских отношений в летописной статье 1096 г., предположил, что этот «ряд» (нашедший воплощение в решениях Любечского съезда 1097 г.) оказал влияние на репрезентацию «последней воли» Ярослава Мудрого в статье 1054 г. С геополитической точки зрения раздел «отчин» в 1097 г. опирался на раздел 1054 г., но с теми коррективами, которые были внесены в него Всеволодом Ярославичем, поэтому предположение о стремлении составителя «Начального свода» возвести к предшествующему прецеденту не только геополитические, но и идеологические факторы регулирования междукняжеских отношений, является вполне обоснованным, учитывая необходимость их закрепления договором, который получает и конкретную терминологическую характеристику («ряд»). Экстраполяция этого понятия на раздел 1054 г., где он представлен как установление общего предка, а не как коллективное соглашение наследовавших ему князей, позволяла составителю «Начального свода» представить в более выгодном свете «ряд» 1097 г., который становился не только геополитическим, но идеологическим продолжением заложенной прежде традиции, с помощью которой можно было обосновать и постепенное проникновение в политическую практику доктрины о приоритете «старейшинства» в управлении наследственной волостью-«отчиной». По всей видимости, одновременно с представлением о «ряде» Ярослава как «регламенте» междукняжеских отношений, в «Начальном своде» произошло распространение выраженных в нем идей на события предшествовавшего периода, изложенные в повести «Об убиении Бориса и Глеба» и рассказе о переговорах Ярослава с Мстиславом в 1024 г., в результате чего произошла их модернизация.

Таким образом, мы показали, что политическая ситуация, сложившаяся на Руси между Волынским компромиссом 1077 г. и Любечским съездом 1097 г., могла объективно способствовать упрочению представлений о приоритете «старейшинства» среди потомков Ярослава I, однако злоупотребления при распределении волостей, допускавшиеся «старшими» князьями в отношении «младших», не позволили сделать эту доктрину общепризнанной, поскольку потомки Святослава Ярославича на долгое время оказались исключены из сложившейся политической системы, вследствие чего для них оказался актуальным вопрос реализации права на «отчины» (наследственные волости), которое практиковалось Всеволодом Ярославичем в ограниченном объеме на правобережье Днепра (возможно, с целью сохранения территориальной целостности «Русской земли» под властью Киева). После того как в 1094 г. «отчинные» права Святославичей в «Русской земле» были восстановлены, лидер клана Олег стал добиваться права осуществления самостоятельной внешней политики, которая базировалась на тесном сотрудничестве с половцами и поэтому была неприемлема для его двоюродных братьев, выражавших идею «одиначьства» и настаивавших на присоединении Олега к их политической линии, что было условием официального признания его прав на «отчину», которое было официально закреплено за Святославичами на Любечском съезде 1097 г., после того как Олег, потерпевший поражение в войне 1096–1097 гг., был вынужден отказаться от внешнеполитической автономии. Теперь обратим внимание на то, как происходила трансформация Любечской доктрины в интересах Святополка Изяславича и Владимира Мономаха.