Книга Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт - Борис Конофальский

— Мне о том известно. Но раз уж взялись быть моим чемпионом, мне придётся быть вашим патроном. Я читал о том. И читал, что первым подарком от патрона должен быть конь. Вороной ваш.

— Кавалер, я вовсе не потому ввязался в это дело, что искал подарков.

— Обычай есть обычай, конь ваш. И раз уж мы с вами так всё решили, скажите мне, что побудило вас влезть в столь опасный раздор?

Фон Клаузевиц помолчал некоторое время и сказал:

— То дело не в вас, уже да простите вы меня, кавалер, — отвечал молодой рыцарь.

— Так в чём же?

— В клятве.

— В клятве? После такого интереса у меня ещё больше стало. Говорите же.

— Хорошо, раз вы просите. Отец мой и два брата мои одиннадцать лет назад, когда горцы из четырёх союзных кантонов осадили Мален, были в ополчении у герцога. И герцог в сражении у замка Грезебург, что северо-западнее Малена, был сильно горцами побит. Отец мой погиб ещё на поле, а брат был ранен и схвачен псами подлыми. И когда герцог просил их отдать пленных и сулил сволочам за благородных людей серебро, изверги эти отказались, всех пленных, что не были ранены, они прирезали, а тех, что были ранены, бросали в сухой ров у замка, где те умирали от ран и жажды. Умирали долго и мучительно. Там мы и разыскали нашего брата.

— Сие печально, но это обычай горцев, правил доброй войны они не знают, ибо как звери растут в своих горах без чести и человеколюбия божеского, подобно скотам. Оттого они сразу всякую ересь себе берут, что истинного Бога не ведали никогда, — произнёс кавалер, сочувствуя молодому рыцарю.

— Именно, — соглашался тот, — человеколюбие им не присуще, и уважения к благородству они не знают. А мать моя после смерти отца и брата была безутешна. Траура более не снимала. Старший мой брат, который остался жив в том сражении, вступил во владение поместьем, а меня отдали в учение к славному рыцарь Сриберу. И я учился как мог. Это был добрый человек и большой мастер, он и просил герцога по прошествии лет даровать мне рыцарское достоинство. И как я его получил, мать звала меня к себе и на иконе Божьей матери просила меня клясться, что отомщу я горцам за отца и брата. Я клялся, а брат мой взял в долг большие деньги и купил мне коня, доспехи и оружие. И с тех пор я искал любых людей, что осмелятся бросить вызов горцам. Две компании воевал за герцога, но на севере, с еретиками. Но война кончилась. Уже думал, что пойду в войско императора и поеду в южные земли, а тут как раз слух прошёл, что какой-то помещик побил горцев на их берегу и разграбил их ярмарку. Я решил подождать и посмотреть, может, это был простой приграничный набег. И теперь вы будете прятаться да бегать от врага. А вы возьми и побей их на реке. Тут уже я понял, что провидение мне вас подвело. И решил, что с вами- то и выполню клятву, данную матушке. Уж как она радовалась в письме, когда я написал, что враг во множестве бит у холмов и что я в этом деле был участником. Писала, что молится за вас не меньше, чем за меня.

— Что ж, передавайте вашей матушке поклон, — произнёс Волков.

— Передам обязательно, — говорил Георг фон Клаузевиц. И продолжал. — И уже когда на встрече с сеньорами графства вас стали задирать всякие нелепые люди, что ни под какими знамёнами стоять не захотят, если сражаться придётся против горцев, понял я, что не допущу того, чтобы человека, который бьёт свирепых горных псов без боязни, ранили или, не дай Бог, убили люди не славные и не храбрые, а только лишь умелые во владении мечом.

Для Волкова это стало неожиданностью, вот, оказывается, как к нему пришёл его ангел-хранитель.

— Что ж, — сказал кавалер, — теперь вы всё мне разъяснили, и ещё раз говорю вам спасибо, что были смелы и вразумили дерзких в нужный час.

— Не стоит, кавалер, рад был услужить, — сказал Георг фон Клаузевиц.

Но в словах молодого рыцаря не было законченности, и Волков это заметил:

— Что вас гнетёт, Георг? Кажется, вы не всем довольны.

— Гнетёт? Нет-нет, ничего меня не гнетёт, я всем доволен при вас. А теперь ещё и конь у меня будет на зависть всем другим. Просто…

— Ну, говорите же.

— У меня есть вопрос. Боюсь, что он будет не совсем уместен.

— Задавайте; у честных людей, а вы, как я вижу, именно такой, не должно быть вопросов, что другим людям задать их непозволительно.

— Вы правы, кавалер, в моём вопросе нет ничего предосудительного. Значит и спрошу вас: при доме вашем состоит молодая госпожа.

Волков сразу покосился на него: о чём это он?

— Госпожа Ланге, — продолжал фон Клаузевиц.

— Состоит. И что?

— Хотел бы знать её статус при вашем доме, она, кажется, домоправительница, но за столом она сидит с нами, то есть она не служанка вам, а женщина благородная. Я слышал, что она родственница вашей жене.

— Да, она ей родственница, а что у вас за дело до неё?

— Я думал, что она, быть может, свободна, ведь мужа у неё нет, и раз она благородна., - он замолчал, не договорив.

Волков понял, к чему клонит этот модой человек. Мальчишка был молод и, конечно же, не мог не заметить, как красива Бригитт. Все видели, как она расцвела за последнее время. Из той рыжей замухрышки в старом платье, что приехала с его женой, выросла и распустилась прекрасная роза. Но это была его роза, роза господина Эшбахта, и он сказал так, чтобы у рыцаря не осталось никаких сомнений.

— Её мать, кажется, была сестрою старого графа, а отец был из холопов, то ли лакей, то ли конюх. А теперь она не только домоправительница, но ещё и моя женщина, в чьих покоях я провожу ночей больше, чем в покоях госпожи Эшбахт.

Ответ был исчерпывающий. Молодой рыцарь приложил руку к груди и поклонился, показывая тем, что разговор о госпоже Ланге закончен.

Глава 17

И эта поездка ничего ему не дала. Странно это было видеть, но в мирное время и посреди дня ворота замка были заперты. Волков требовал к себе человека, кто скажет ему, что с бароном, и опять к нему вышел родственник. Вышел! Да никуда он не вышел, а кричал кавалеру с верхней площадки башни при воротах, откуда обычно лучники или арбалетчики кидают стрелы и болты.

Господин Верлингер, всё тот же унылый и немолодой господин, кажется, дядя барона, не потрудился спуститься и кричал, как простолюдин, с башни:

— Нет, господин Эшбахт, увидеть вы его не сможете, господин барон ещё не в себе, всё ещё страдает от раны!

И Волкову, как простолюдину, приходилось орать ему в ответ:

— Есть ли улучшение, нет ли жара у господина барона? Не гниёт ли плоть вокруг раны?

— Жар почти не спадает, — чуть помедлив, отвечал господин Верлингер, — доктор всё время кладёт ему полотенца мокрые и лёд.

«Мокрые полотенца и лёд? Барон целую неделю не приходит в себя? Что за глупости». Волков и в первый раз сомневался в словах почтенного господина, а теперь и вовсе не верил ни единому его слову: