Книга Тайна в его глазах - Эдуардо Сачери

23

Я нашел его в следующий вторник. Те же русые волосы, может чуть поредевшие со времени нашей последней встречи. Те же серые усталые глаза. Те же неподвижные руки, сложенные на коленях. Те же прямые усики. Как обычно, он сидел спиной к барной стойке. То же пронзительное упрямство.

Я рассказал ему все с самого начала. Выбрал — или так у меня получилось? — ровный и спокойный тон (еще ровнее и спокойнее, чем я использовал в разговоре с Сандовалем, после того как у него прошел запой и мы вместе радовались успеху нашего предприятия). Что-то мне подсказывало, что в этом баре не было места для таких эмоций, как триумф, эйфория или радость. Лишь однажды я позволил себе вплести в хронику несколько образных прилагательных и парочку жестов — когда рассказывал о вмешательстве Пабло Сандоваля. Конечно же я избежал двух-трех ужасающих фраз, с помощью которых Гомес вырыл себе яму. Но я достаточно правдиво описал ту блестящую манеру, с которой Сандоваль провел нас всех — и Гомеса, и меня самого. В заключение я сказал, что судья Фортуна Лакаче подписал постановление о предварительном заключении за квалифицированное убийство, не опротестовав ни одну запятую.

— И теперь? — спросил Моралес, когда я закончил говорить.

Я сказал ему, что дело, согласно инструкции, практически закончено. Чтобы все довести до конца, я собирался приказать дополнить некоторые свидетельские показания, еще кое-какое заключение экспертов (это так, некоторые из юридических трюков, чтобы какой-нибудь защитник-всезнайка не осложнил бы наше существование). Заключил, что через несколько месяцев (шесть, восемь максимум) мы закроем расследование и пошлем дело в Суд на вынесение решения.

— А потом?

Я объяснил, что, возможно, пройдет еще год, два максимум, до вынесения окончательного решения. В зависимости от скорости, с которой работают Суд и Апелляционная Палата. Но он может не волноваться, Гомес влип в это дело руками и ногами.

— А наказание? — спросил Моралес после долгого молчания.

— Пожизненное, — подтвердил я.

Это была не совсем правда. Но стоило ли говорить, что, каким бы строгим ни было наказание, Исидоро Гомес мог выйти на свободу через двадцать, максимум через двадцать пять лет? В другом случае я бы промолчал. Но и в этом сделал то же самое. Мне больше не хотелось причинять боль этому человеку, который развернулся на табуретке ко мне, наверное впервые за три с половиной года оторвав взгляд от людских толп, которые спешили по направлению к платформам.

Словно услышав мои мысли, Моралес снова развернулся к окну. Табуретка скрипнула. Привычки не покидали его так легко, решил я. Но что-то изменилось. Теперь он смотрел на проходивших мимо без внимания. Я подождал следующего вопроса, который так и не прозвучал. Что было у него сейчас на уме? Кажется, я понял.

Впервые более чем за четыре года Рикардо Агустин Моралес не знал, что делать со всем этим временем, которое осталось в его жизни. Что у него теперь было? Я подозревал, что больше ничего. Или еще хуже: единственное, что у него оставалось, — это смерть Лилианы. И ничего, кроме этого. Было еще кое-что во время этой встречи, что случилось впервые: он первым поднялся, давая понять, что разговор закончен. Я сделал то же самое. Он протянул мне руку.

— Спасибо. — Это было все, что он сказал.

Я не ответил ему. Ограничился тем, что посмотрел в глаза, протянув для пожатия правую руку. Я тогда не до конца его понял, но у меня накопилось много всего, за что я должен был поблагодарить его. Он полез в карман и достал мелочь без сдачи за свой кофе. Толстяк за стойкой был поглощен прослушиванием «Спортивной речи». Его зоркости не хватало на то, чтобы понять: только что он потерял клиента. Моралес пошел к двери и вернулся:

— Передайте, пожалуйста, от меня привет вашему помощнику… как вы сказали его зовут?

— Пабло Сандоваль.

— Спасибо. Передайте ему мой поклон и уважение. И скажите ему, что я очень благодарен за его помощь.

Моралес слегка вскинул руку на прощание и потерялся в семичасовой толпе.

Воздержание

Может, это и будет наилучшим финалом для книги? Чапарро только что закончил повествование о своей второй встрече с Моралесом в баре на площади Онсе. Вчера. И чувствует соблазн закончить именно здесь свою историю. Он достаточно попотел, чтобы дойти досюда. Почему бы не успокоиться? Он рассказал про преступление, про поиски и про поимку. Плохой в тюрьме, хороший отмщен. Почему бы не остановиться на удачном финале? Одна часть Чапарро ненавидела неопределенность, отчаянно жаждала завершения, считала, что это идеально — дойти именно до этого места, плохо ли, хорошо ли у него получилось рассказать то, что он хотел, и тон, который он подобрал для рассказа, кажется ему самым подходящим. Персонажи, которых он создал, не копируют живых людей, которых он знал, и плохо ли, хорошо ли, но эти персонажи зажили своей жизнью. Но более осторожная половина Чапарро подозревает, что если он продолжит, то все полетит к чертям, история ускользнет из его рук, и персонажи начнут действовать по своему усмотрению, перестав придерживаться соответствующей схемы поведения или вовсе о ней забыв, что в данном случае одно и то же, — и все полетит в тартарары.

Но у Чапарро есть и другая половина и огромное желание поддаться именно ей. В конце концов, желание и решение рассказать именно эту часть привело его к написанию того, что уже есть на бумаге. Эта часть прекрасно помнит, что история на этом не закончилась, а продолжала идти своим чередом, и еще не все рассказано. Что же в таком случае держит его в таком напряжении, заставляет так нервничать, делает таким рассеянным? Это всего лишь сомнение — продолжать или нет? Как же это неприятно, находиться посередине реки и не видеть другого берега?

Ответ был самым легким и самым трудным одновременно. Он так себя чувствует, потому что вот уже три недели у него не было никаких новостей от Ирене. Конечно, с чего бы им быть? Не было никаких причин, по которым они должны были у него быть, будь неладна она, он сам и этот его чертов роман. Он опять начинает ходить кругами вокруг телефона и полностью отвлекается от книги, потому что его голова забита выдумыванием самых невероятных причин, которые могли бы служить оправданиями для звонка Ирене.

На этот раз он томится бессонницей и литературным бездействием всего лишь два дня до того, как поднимает телефонную трубку.

— Алё? — Это она, в своем кабинете.

— Привет, Ирене, это…

— Я знаю, кто это. — Короткое молчание. — Можно узнать, куда ты запропастился на столько времени?

— …

— Алё? Ты еще там?

— Да, да, конечно. Хотел позвонить тебе, но…

— И почему же не звонил? Не о чем было меня попросить?

— Нет… то есть да… Ну не то чтобы попросить о чем, просто думал, что, может, найдем время, чтобы почитать некоторые главы романа, если тебе, конечно, хочется…