Книга Рука - Юз Алешковский

– А как насчет кукурузы? – осторожнопоинтересовался Никита.

– Я против. Мой зятек говорит, что проклинают еекое-где крестьяне. Анекдот во многом эта ваша царица-кукуруза.

– Следовательно, раз тебе кукуруза не нравится, то ты,Федор, против постановлений партии о дальнейшем развитии кино, театра,художников, музыки и литературы?

– Конечно! А как же? И кино, и романы только ухудшаютсяот этих постановлений. Страху они прибавляют деятелям искусств. А уж какое отстраха искусство, мы и по телевидению видим, и в журнале «Огонек» читаем, и втухлых книжках, и в фильмах задристанных, и в прочих шедеврах, как говорится,соцреализма. Я против! Мне остоебенило видеть на заводе и на улицах одно, ачитать другое. Что я, сумасшедший, что ли? Это только у безумцев и трусливыхписак отличаются представления о советской жизни, так сказать, от самойреальности и наоборот. Мы не идиоты, мы видим все это, понимаем, а если читаем,смотрим и слышим всякое говно, то ведь ничего другого делать не остается. Развечто пить? А мы и пьем другой раз. Ей-Богу, веселее это дело, чем в киношкескрежетать зубами от смертной тощищи… Я против. Талант, полагаю, не чугун: егопо одинаковым формам не надо разливать, пущай себе течет как знает по земле,пока не затвердеет. Я вот в цеху любуюсь на сливки металла застывшие, на лужицыразнообразные, а чушек отлитых видеть не могу. Девяносто процентов ваших писак,художников и режиссеров – чушки! Дошло?

– Дошло, Федя, дошло, и еще как дошло! Чуть не дожелудка достало. – Тут Никита выключил усилители, чтобы не мешал ему общийхор, вопрошавший ну а что же дальше?», в который вплелись дисканты польских,чешских, румынских, венгерских и других младших братьев, побеждающих нашимитанками биологическую несовместимость своих народов с тем, что принято называтьсоциализмом. – Дошло, федя. Ты и насчет Пастернака не согласен?

– Да! И тут я против. Вы бы дали нам сначала прочитатьэту «живагу», а потом уж обливали его помоями. Мы бы хоть знали, за дело илиснова по вашей же глупости.

– А целина?

– Целина дело неплохое, но вы бы посчитали, во сколькопуд хлеба обходится на целине, если технику туда и обратно вы возите с другогоконца Союза, если половина зерна гниет, горит и теряется из-за распиздяйства,плохих хранилищ и неродственного отношения городских молодых людей, в приказномпорядке ставших хлеборобами, к земле, к колоску, к зернышку. Трубить надоменьше. Будто до нас человечество целины не осваивало. Весь земной шарраспахали, а звону об успехах не слыхать, хотя фермер в одиночку за двадцатьнаших остолопов работу производит! Тут я воздерживаюсь.

– А Сталин тебе как?.. Выпей, выпей еще, не пужайся.

– Насчет Сталина я тоже воздерживаюсь. Но и против идтине могу. Вы же только начали очищать Кремль от культа. Работы меньше половинысделали, и вообще она, говорят, свертывается. А о полработе чего говорить? Этовроде как всунуть, тут же вытащить и впустую ждать девять месяцев. Кончитьнадо, одним словом, работу.

– Куба? – коротко, начиная багроветь, спросилНикита.

– Против! Дорого больно платить Фиделю восемь миллионовв день, если не больше, и опасно. Америка ведь не олень сохатый, она чует, чток ней подбираются. А сам Фидель нам, нижнетагильцам, не по душе. Орет стрибуны, как наш секретарь парткома, и фиглярничает по-профурсетски. Я за Кубу,но против заморских авантюр. Восемь миллионов новыми! Просто охуеть можно! Дляэтого, что ли, цены на мясо, масло повышали. Я против. Кроме того, вся странаохвачена из-за оптимизма очковтирательством.

– А денежная реформа?

– Объебаловка чистая! Сами знаете. А не знаете, заглянитена рыночек. До реформы пучок петрушки сколько стоил? Десять копеек. Чем десятькопеек стали? Одной копейкой. Сколько нынче стоит петрушка? Двадцать копеек! Восколько раз цены выросли? Позвоните министру финансов. Он ответит. У него башкабольшая. Я против!

Тут входит секретарь Никиты. Так, мол, и так, говорит,Никита Сергеевич, Юрий Левитан готов! Трижды гоголем-моголем глотку емупрочистили. Рвется в эфир. Еле держим. Депутаты уже в фойе. В киосках дефицитпокупают, в буфетах лимонад пьют, а представители рабкласса – пивком балуются,дефицитную воблочку посасывают. Ждем исторического голосования.

– Выйди прочь, – говорит ему Никита. –Левитану приказать забыть текст информационного сообщения. Велеть прочитать повсем радиостанциям стишок этой обезьяны Рождественко: «Партия – сила класса!Партия – мозг класса! Партия – слава класса! Партия не баба, она мне никогда неизменит, друг к другу прижатая туго!» Но чтобы громче читал! Чтобы весь мир егослышал, и все либеральные компартии чтоб трепетали от нашей титаническойнесгибаемости… Тебя же, Федор, я спрашиваю: как же ты мог говорить «против»?Как? Не укладывается это в голове моей, повидавшей и не такие виды! Ужас!У-жас!

– Так ведь вы… сам и инструктаж, как говорится, –забухтел федор, теряя логику существования.

– Что я? Что сами? Что инструктаж, етит твою контру вдоменную печь! Ну, учили тебя, ну, инструктировали, приказать даже моглиголоснуть против, мало ли чему нас плохому вообще в жизни учат? Меня же училСталин быть кровопийцей до конца, но я ведь не стал им, я ре-а-би-литиро-вал! Я«Иван Денисыча» напечатал, я Пастернака не поставил к стенке, я через себя,можно сказать, перешагнул, через бздилогонов сталинских, через КГБ, МВД,Суслова, Ибаррури, Мао, Молотова, гнусную, кровавую рожу Кагановича, этогоКаина нашего времени, убившего брата Авеля Моисеевича, я же перешагнул черезжелезный занавес, а ты? Как ты мог?

– Готовили меня к историческому, как говорится, шагу…учили… Зачеты опять же… Я и слился с тем, что говорю. Мне это «против» роднымкак бы стало, вроде вас, партии и правительства… – Федор, говоря, трезветьхмуро начал и злиться.

– Я тебя не про то. Я знаю, что тебя учили. Я личнопроект сей породил. Я тебя спрашиваю, сукин ты сын, как ты сам мог пойти,органически, так сказать, против, сам? Вот что в башке моей не укладывается!Как ты САМ мог? А если бы, скажем, ВЦСПС приказал тебе предать родного отца иуморить голодом матушку, ты что, стал бы злодействовать? Да? Ты и в Венгрию неввел бы войска?

– Ни за что не ввел бы! Насильно мил не будешь! –сказал федор.

– А что дальше? Что дальше? Что дальше? – застучалНикита кулаками и затопал ногами.

– Сначала я проголосую, а там видно будет, –беззаботно сказал Федор.

– Нет, Федор, – будто бы сказал Никита. –Белогвардейская, кулацкая, жидовская, модернистская морда. Голосовать ты непойдешь. Ты воздержишься. Мы так и сообщим в закрытом порядке товарищам:воздержался. Нельзя сразу быть против. Либерализация – процесс бесконечнодолгий, как и путь к абсолютной истине. Спешить некуда. Сиди здесь, вот – ключот бара, пей что хочешь и музыку слушай… Потом домой поедешь. Мы защитим своиустои. Никак, никак, хоть убей, не могу я понять, как ты органически согласилсябыть против? Молчи, сукин сын, и скажи спасибо, что не ликвидируем мы тебя наместе, как Берию! Федя в кабинете, говорят, допивать остался, а Никите так и непростили ближайшие сотрудники того, что потряслись они и в штаны наложили. Чемвсе это кончилось, вам, гражданин Гуров, хорошо известно.