Книга Охота - Станислав Лем

Новые приключения с ними (он доставал их из овсянки, молока, находил в мешочке с сахаром, они выкатывались, невидимые, из посуды, варились вместе с супом), богатство, которое его окружало, подбрасывали ему новые идеи и начинали слегка беспокоить.

Столь неугомонно растущее стадо нисколько о нем не заботилось. Он трясся, чтоб какой-то из них не выскочил в прихожую и дальше, в сад, на дорогу, где их могли бы найти детишки. Он поставил перед порогом металлическую сетку с ячейками достаточно мелкими, а со временем выход во двор сделался чрезвычайно сложным ритуалом – он по очереди вытряхивал все карманы, заглядывал за отвороты штанов, для уверенности стряхивал их несколько раз, двери открывал и закрывал медленно, чтобы возникший сквозняк не подхватил случайно какой из шариков, и чем их становилось больше, тем сильнее все усложнялось.

Было лишь единственное серьезное неудобство такого сосуществования, столь наполненного эмоциями: их стало уже так много, что они почковались почти непрерывно, и звонкий сильный звук раздавался порой по пять-шесть раз в час. Поскольку же звук этот будил его ночью, он отсыпался днем, когда царила тишина. Порой его охватывало беспокойство насчет мерного, неумолимого размножения: все сложнее было ходить, на каждом шагу из-под подошвы убегали невидимые, пружинистые мячики, разбегались во все стороны, он видел, что скоро придется уже бродить в них, словно в глубокой воде. Над тем, чем они жили и чем питались, он не задумывался.

Хотя канун весны был холодным, с частыми заморозками и метелями, он давно уже не топил. Множество шариков отдавало свое тепло окружающему пространству. Еще никогда в комнате не было так тепло и так уютно, как теперь, когда в пыли оставались следы от их забавных прыжков и покатываний, словно бы миг назад тут играли котята.

Чем больше становилось шариков, тем легче можно было узнавать их повадки. Можно было думать, что они не слишком любят друг друга, по крайней мере, не терпят слишком близкого соседства подобных себе: между теми, что приближались друг к другу, всегда оставался тонкий слой воздуха, который невозможно было преодолеть даже со значительным усилием. Лучше всего он видел это, когда приближал друг к другу два шарика, укутанные фольгой. Со временем он начал убирать их излишек: вбрасывал их в жестяную ванну, в которой, под слоем пыли, они лежали словно слои крупнозернистой жабьей икры, только время от времени сотрясаясь от внутреннего движения, когда какое-то из прозрачных яиц делилось на два.

Нужно признать, что порой у него случались весьма странные желания, например, он долго сражался с собой – так сильно ему хотелось проглотить одного из подопечных детишек! Закончилось это, только когда взял невидимый шарик в рот. Аккуратно вращал его языком, чувствуя на небе и деснах мягкую, пружинящую круглую форму, источающую легкое тепло. На следующий день после случившегося заметил на языке небольшую язвочку. Не связал этих фактов. Но все чаще случалось, что он спал с ними и не понимал, отчего наволочки и пододеяльники, так хорошо служившие ему до сих пор, начали рассыпаться, словно бы моментально истлели. Потом простынь изорвалась в клочья, в ней стало больше дыр, чем полотна, но он все еще ничего не понимал.

Однажды ночью он проснулся от рвущей ногу боли. При свете увидел несколько красноватых пятнышек на коже лодыжки. Находил их все больше – казались ожогами. Невидимые шарики прыгали по всей постели, когда он снова ложился спать, и эта картина настроила его подозрительно – их ядра мелькали, словно блохи.

– Что вы, черт побери, папу кусаете?! – прошептал он с укоризной. Осмотрелся.

Матовый отблеск разлетевшихся шариков виделся всюду – они покрывали весь письменный стол, лежали на полу, на полках, в кастрюльках, сковородках, даже в чашке с остатками чая было нечто подозрительное. Неясный страх заставил его сердце пуститься во весь опор. Трясущимися руками он обтряхивал одеяло, наволочку, размахивал высоко воздетыми руками, держа в них подушку, сбросил шарики на пол, еще раз внимательно осмотрел красноту на лодыжках, завернулся в одеяло и погасил свет. По комнате то и дело прокатывались звуки, подобные металлическим фанфарам, то и дело прерываемым стуком, как от закрываемого сундука. «Возможно ли это? Возможно ли?» – подумал он.

– Я вас выброшу! Выгоню вас – всех! – на улицу, прочь! – заявил он вдруг шепотом, потому что голос не шел сквозь его стиснутое горло. Безмерная печаль перехватывала его, выжимала слезы из глаз.

– Неблагодарные твари, – шептал он, опираясь о стену, и так, полусидя-полулежа, провалился в сон.

Утром он проснулся разбитым, с чувством поражения, несчастья. Он отчаянно искал мутным взглядом, напрягая память, что же такого он потерял вчера, а потом очнулся, вылез из постели и, поставив лампу на стул, приступил к методичному изучению пола.

Не было сомнения – тот носил явственные следы укусов, словно кто-то поливал, брызгал на него мелкими капельками невидимой кислоты. Такие же следы, хоть и в меньшем количестве, можно было заметить и на столе. Особенно поврежденными были кипы старых газет и журналов – верхние страницы были продырявлены словно решето. Также и эмаль внутри кастрюль покрылась неглубокими ямками. Он долго смотрел, остолбенев, на комнату, потом принялся собирать шарики. Носил их ведрами в ванную, но когда та наполнилась до краев, в комнате их, казалось, осталось столько же, сколько и было. Они катались под стенами, он чувствовал беспокойное тепло, когда они прижимались к его ногам. Они были всюду – матовые кучки на полках, на столе, в горшочках, в углах – целые сугробы.

Он ползал, одурев, перепуганный: весь день прошел в выметании их с одного места на другое, наконец он частично наполнил ими старый пустой комод и взял передышку. Ночью канонада была резче, чем когда-либо раньше, – деревянный ящик комода сделался большим резонатором, издавая глухие, невероятные звуки, словно невидимые узники колоколами лупили изнутри в его стены. Наутро шарики начали пересыпаться через страховочную сетку у двери. Он перенес матрац, одеяло и подушку на письменный стол и там устроил себе постель. Сидел с поджатыми ногами. Стоило сразу принести тиски, – пронеслось у него в голове, – а теперь – что? Выбросить их ночью в реку?

Он решил, что так будет лучше всего, но боялся произнести свои угрозы вслух. Никто другой не получит их, а он оставит себе пару штук – не больше. И все же он был к ним привязан – настолько, что теперь к этой привязанности начал добавляться страх. Он потопит их как… котят!

Он подумал о тачке. Иначе не сумел бы вынести – но попытался вытащить ее, застрявшую под стеной в старой яме, и снова поплелся к дому. Он был слаб, очень слаб. Нужно было с этим подождать. Решил больше есть.

Ночь была ужасной. Уставший, он все же сумел уснуть. Первый металлический звук разбудил его, он сел в темноте, а вся комната перед ним проблескивала короткими зигзагами, из тьмы на доли мгновений выскакивали освещенные фрагменты стен, покрытых пылью полок, вытертого коврика перед постелью, вспышки разливались в стекле подрагивающей посуды, то и дело что-то матово просвечивало сквозь одеяло, которым он был укрыт – а значит, и там притаилась какая-то хитро спрятавшаяся тварь! С отвращением он вытряхнул ее.