Книга Лжедимитрий - Даниил Мордовцев

— Что мне таить-то, князи-бояра? Мне и Корела-атаман, как отпущал из Кром, сказал: «Болтай, — гыт, — Ипатушка, сколько хоть, — всё из-под ногтя да со-под оплеки выглядывай, коли пытать с расспросу в московском войске станут: я-де не боюсь Москвы. Достань-ко, — гыт, — суслика али тарантула в его норе — так и меня-де с моими казаками не достать в норе толстобрюхим москалям».

Басманов лукаво улыбнулся и переглянулся с Ляпуновыми.

— Прав, вор-разбойник, — пояснил он. — Всю зиму вожжалось с ним войско царское, а и рать наша не махонькая, два сорока тысяч, поди, будет, а вот не достали ево, аспида, в норе тарантуловой.

Князь Катырев-Ростовский поморщился. Другие воеводы как-то досадливо крякнули.

— А поди сам попробуй, возьми его, — отрывисто сказал Катырев-Ростовский Басманову.

— В чём же его сила? — спросил этот последний офеню.

— А и бес его знает — простите, князи-бояра. Вся сила у него, дьявола, в башке. Уж и шельма же всесветная, я вам доложу. Нарыл это он нор сусликовых подо всем валом и подо всем, почитай, полем — город у него, у Ирода, там целый... Как крот под землёй ходит казак-собачий сын (офеня увлекался рассказом). Вы думаете, князи-бояра, трудно ему из-под земли выюркнуть вот в эту самую палатку? Да он, шельмин сын, может, слушает теперь, что я вам докладываю — вот тут под землёй сидит.

И офеня стукнул ногой в землю.

— Водил он однова меня в свои норы-то, со свечой ходили. Уж он кружил-кружил, уж он вился-вился, и вверх-то подымется, и внизу-то спустится, и вправо-то нора, и влево-то нора, и вверх нора, и вниз нора, — ах ты, Владычица, да и только! И спят-то они, собачьи дети, в норах, и тепло-то там у них, разбойников, — мороз, значит, не доходит. И варят там, и жарят — у вас же, князи-бояра, скотину воруют по ночам. И зелено вино у них там, и в зернь-то они, пёсьи сыны, играют, и с бабами по норам, как суслики, короводятся.

— Чево уж! — заметил окольничий Иван Годунов. — Сами мы не однова отсель видывали, как они, поганцы, блудниц-то этих да плясавиц на поругание нам выпускали на вал в чём мать родила, а те срамницы неподобное и неудобьсказуемое царскому воинству показывали.

Басманов только покачал головой. Ляпунов вспыхнул.

— Да, сказывают, и шатость в войске царёвом не однова замечена, — заметил он горячо. — Многие из воинских людей норовят это и здесь. Письма воровские из стана в город на стрелах пущают.

— Пущали, это верно, — отвечал офеня.

— И зелье пищальное передавали казакам же, — добавил Ляпунов.

— И зелье передавали, бояринушка.

В это мгновение в палатке появилось новое лицо. За ним ещё и ещё — все духовные лица. Это был новгородский митрополит Исидор вместе с Басмановым присланный для приведения войска к присяге новому царю — Фёдору Борисовичу Годунову. И на Исидоре, и на его синклите лица не было: волнение, страх, неизвестность — всё это сказывалось в испуганных глазах, в беспокойных движениях.

Воеводы встали со своих мест и поклонились святителю.

— Что случилось, святой отец? — тревожно спросил Басманов.

— Шатаются рати... Шатость велия в войске, креста не целуют, — дрожащим голосом говорил митрополит.

— Где же? Чьи полки, отче?

— Все кричат, все мятутся.

— Что ж говорят они?

— Не хотим-де служить Борисову роду, не целуем-де креста Годуновым. Токмо немцы одни не пошатнулись — хотим-де служить и прямить законному наследнику. И как только капитан их, Розен, поцеловал крест, так и все немцы тако ж поцеловали.

Басманов и прочие воеводы торопливо вышли из палатки. Ляпуновы бросились к своим ополчениям — к рязанцам. Они застали их в волнении. Гул в рядах стоял невообразимый.

— Братцы! Православные! — громко, высокими грудными нотами начал Прокопий, и ряды смолкли, надвинувшись ближе к своему любимому дружиннику. — Братцы! Вспомните своих жён и детей! Не забывайте, православные, и обо всей Русской земле. Беда висит над ней вот уже десять лет. И над вами эта беда, братцы, и над вашими семьями. Что вы ни посеете — это не ваше, что ни сожнёте — в подушное идёт, а вы голодаете. Некому было пожалеть вас — никому не жаль было Русской земли. А всё оттого, что на Руси правда пропала — нашу правду украли. На Москве царь Борис сел неправдой — и с того вся беда пошла, и с той поры Русская земля осиротела. Но Бог не хотел нашей гибели: когда Борис хотел сесть на Москве, он велел извести законного царя — царевича Димитрия. Бог спас царевича. Он идёт добывать Москву — свою отчину и дедину, и нас вместе с ней. Станем же, братцы, за правду, за святую Русь да за истинного царя-батюшку. Хотите ли, братцы, служить и прямить царевичу Димитрию?

— Хотим! Димитрия-царевича хотим! — заколыхались ряды.

Голоса рязанцев увлекли и других. Послышались согласные крики и в других ополчениях, стоявших под Кромами.

— Царевича Димитрия! Ему прямить хотим! — волновались тульские ратники.

— Ломайте крест годуновский, братцы! — гудут каширинцы. — Целуем крест тому, кому Ляпунов да рязанцы целуют.

Гул перешёл к алексинцам. Попятились и все остальные.

Вдруг увидели, что стрельцы ведут какого-то парня, который, по-видимому, был перехвачен недалеко от стана. «Языка ведут! Языка ведут!» — послышались голоса. Пленного повели прямо к Басманову, потому что стрельцы, обыскивая его, нашли за онучами письмо, адресованное в Кромы. Сначала парень показывал, что идёт из соседнего села в Кромы к своим родичам, но потом стал путаться... Басманов видел, что тут что-то кроется, и велел созвать немедленно думу воеводскую в своей палатке. Пришли воеводы, и Басманов только при них вскрыл письмо.

«Мы, — громко читал Басманов, — Димитрий Иванович, царь и великий князь всея Русии, посылаем вам, нашим верным кромчанам, по вашему челобитью, две тысячи польских ратных людей и восемь тысяч российского воинства в подмогу, дабы вам, верным кромчанам, за нас, государя вашего, крепко стояти и нашу царскую честь оберегати, сами ж мы, Димитрий Иванович, царь и великий князь всея Русии, не идём к вам того для, что поджидаем сорок тысяч польских жолнеров с воеводою Жолковским, и как они к нам прибудут, то и мы к вам будем непомедля. Вы же, призвав Бога на помощь, не токмо отгромите воров и изменников нашего царского величества от своего богоспасаемого града Кром, но и вконец их посрамите и в полон поймите. И за то мы, Димитрий Иванович, царь и великий князь всея Русии, будем вас, верных кромчан, жаловати нашим великим царским жалованием, какового у вас и в мысли не бывало».

Глубокое молчание. Воеводы испуганно глядят то друг на друга, то на парня. Парень стоит-переминается, теребя в руках своих полстяной шлык. Одна нога, за онучей которой найдено было предательское письмо, разута, онуча и лапоть заткнуты за пояс.

— Как тебя зовут? — спросил, наконец, опомнившись, Басманов.

— Меня-то? Кузьмой.